Художник

Юлия Кулакова

Кажется, теперь можно сесть и ждать.

Расставляя свои работы – чтобы «показать товар лицом» возможным заказчикам – она и сама залюбовалась своими рисунками. А это нехороший показатель, ох нехороший. Художник не должен быть доволен своим уровнем. Надо тянуться вверх.

Обычно те, кто подрабатывает рисованием портретов на улице, «для саморекламы» изображают знаменитостей. Вот, например, стоящий рядом художник Вася. Он изобразил Софи Лорен, Одри Хепберн и какого-то футболиста. Причем люди, которые входят под широкую кованую арку в ограде старого парка и идут мимо них по аллее, обычно сразу узнают именно футболиста, а уже потом, если повезет, остальных.

Она до сих пор не знает, кто этот Вася и откуда. Он – Вася, она – Галя, и всё. Скорее всего, он настоящий художник. В том смысле, что с образованием. А она студентка, и изучает вовсе не изобразительное искусство. Просто что-то случилось год назад – и Галя взяла в руки карандаш. И… Теперь все просили нарисовать их портреты. Мама, бабушка, несносный брат Андрей, одноклассники и учительница физики. Вот портрет учительницы бы сюда, кстати. Ирине Николаевне он понравился, хотя  вышел не портрет, а самый настоящий шарж. Галя, вспомнив, усмехнулась. Нет, больше она таких экспериментов не устраивала. Люди все-таки хотят, чтобы портрет был как бы добрым словом о них. Чтобы в их нарисованных чертах отразилось то, что светится где-то внутри. Хорошо, когда созданное художником – утешает. Подбадривает. Обращается к тебе ласково. Еще лучше – если благодаря автору изображенный увидит в себе что-то новое, не раскрытое еще, остановится, задумается, может – на что-то хорошее решится. Разве не так? Галя не стала изображать знаменитостей: выйдя рисовать на заказ, она поставила рядом с собой те самые первые наивные портреты одноклассников. И люди подходили и просили нарисовать их именно ее.

Подходили и к Васе, конечно. Васины заказчики получались все, как на подбор, решительными: посмотри на портрет, так каждый – прямо воплощение героизма. А Галины клиенты выходили задумчивыми, словно окидывающими взглядом целый мир, который уместился в сердце. Но и те, и другие были довольны. Это же творчество, и к каждому приходит своё.

Хотя творчество разное бывает. Иногда неподалеку от художников вставал, положив перед собой шляпу, поэт. И читал нараспев какие-то совершенно жуткие вирши. «О, наш графоман пришел»,– как-то сказал про него Вася. Видимо, даже спокойному Васе не всегда было спокойно с таким соседом. На голове поэта, что интересно, всегда красовалась вторая шляпа, шею украшал красный шарф, в любую погоду. Стихи у него все были про одно: какой он «соловей» и как он «поёт» любимую природу. Иногда в его неграмотных строках с неумелыми рифмами появлялись Бог и Родина. Тогда Галя совсем не знала, куда деваться. Про Бога она знала мало, но точно понимала, что уж про Бога, раз ты веришь, и про Родину надо писать не просто хорошо, а очень хорошо. Иначе совсем кощунство получается. А считать себя большим поэтом только потому, что ты вставил в стих слово «Родина»… неприлично даже.

В какой-то момент в арку вдруг потекли люди, и пустая, еще по-летнему пыльная аллея начала наполняться. Мужчины шагали размеренно, некоторые женщины  спешили, снимая на бегу платки и говоря по телефону, другие – видимо, мамы и бабушки – шли степенно и вели детей. Дети подпрыгивали, просили мороженое и конфеты, торопили своих провожатых – не иначе как к магазину, расположенному по другую сторону парка. Раньше Галя не приходила сюда в воскресные дни и не видела, как люди идут из храма, выстроенного неподалеку. Сейчас – видела и вглядывалась. Ей было интересно уловить выражение их лиц, их мысли: о чем думают люди, которые только что молились? Наверно, это только кажется со стороны, что они увлечены какими-то простыми заботами, хлопотами, поэтому звонят кому-то снова и снова, поэтому нетерпеливо тянут за собой малышей, которые хотят выбежать с асфальта в траву, потрогать самые первые пожелтевшие, только что  опавшие листья. Только что они все говорили с Богом. Внутри себя, сокровенно. Галя даже удивилась: откуда только выплыло это слово «сокровенно»?

Гнусавый голос вдруг прорезал воздух. Ну просто карканье воронье какое-то, беда с этим поэтом-графоманом в двух шляпах. И, конечно же, – в первых  строках про Бога. И настолько бездарно, что заплатить хочется уже за то, чтобы замолчал.

Вася хохотнул в усы, его клиент рассмеялся, позабыв, что надо позировать. Люди продолжали идти мимо, и только дети оборачивались на шляпу и красный шарф.

Нет, не только.

Какой-то юноша подошел к поэту и начал внимательно слушать. Поэт, явно воодушевленный появившейся аудиторией, повысил голос так, что чуть не сорвал. Юноша с тем же выражением лица продолжал смотреть на поэта. И когда тот замолчал (Галя картинно выдохнула, Васин заказчик снова рассмеялся), прохожий кивнул ему, как бы кланяясь, и положил деньги в шляпу. Потом вновь взглянул на него и сказал:

 – Благодарю.

И отошел. А у поэта на глазах вдруг показались слезы, скользнули по плохо выбритым щекам, блеснули в свете слабеющего солнца.

Галя испуганно приложила руку к губам. Странный молодой человек уже медленно шел мимо ряда художников и всматривался в портреты. Поравнялся с Галей и стоял у ее рисунков дольше, чем у других. Что-то в нем было не такое, как во всех остальных, идущих по этой аллее. Будто бы ему с этой аллеи идти не в магазин, не на учебу, не сидеть в конторе – а куда-то в такие края, о которых мы совсем не знаем. И он не знает.

Галя решила взять инициативу в свои руки:

 – Молодой человек, а давайте я вас нарисую? Бесплатно, для себя. Но если захотите – сможете у меня этот портрет купить.

Он молча кивнул и сел. Она принялась за работу быстро, будто боясь, что он сейчас исчезнет, как на глазах исчезает лето, уступая место молчаливому сентябрю. Впервые Галя волновалась, сможет ли она передать на бумаге то, что перед ней. Вдруг там окажется просто лицо – глаза, нос, рот, светлая челка, – но совсем не то, что она во всем этом видит?

 – Знаете, я возьму его, если можно, – попросил юноша, когда портрет был закончен. – Дело в том, что мои родители хотели бы такой, я точно знаю. Случайно услышал, когда они говорили.

«Может, далеко где-то живут родители? Может – в больнице, или еще что не так с ними? Зачем бы им такой портрет сына иначе?»

Она долго смотрела ему вслед и комкала в руках купюру. Купюра оказалась гораздо больше, чем требовалась по изящно нарисованному Галиной рукой ценнику. Она спохватилась, когда заказчик был уже далеко.

Дома она написала сообщение уехавшей в командировку маме, что у них все хорошо, велела несносному брату разогреть еду самостоятельно, а сама закрылась в комнате и принялась за труд. Каждый новый портрет необычного прохожего оказывался иным: вот здесь в его лице проступала какая-то затаенная печаль, здесь – детский страх перед неизведанным, здесь – смирение и готовность что-то встретить и принять. Словно бы ее руку кто-то вел и говорил при этом: смотри, смотри!

Неделя выдалась дождливая и холодная, и только в воскресенье Галя вновь была «на рабочем месте». Художник Вася рисовал рано проснувшуюся нарядную даму: наверное, дама в городе новенькая, приметила накануне художников и пришла специально, чтобы заказать портрет.

Потянулась по аллее толпа, и Галя уже узнавала лица: вот эта женщина о чем-то переживает, интересно, за кого она ходит молиться. Этот ребенок на прошлой неделе был с гипсом на руке, а сегодня свободно двигает ею. Шла среди прихожан храма и одна монахиня, смотрела куда-то вниз, Галя подумала, что хотелось бы нарисовать вот это: молчание идущей монахини.

 – Здравствуйте, – раздался голос.

Её таинственный незнакомец. Как хорошо, что Галя забыла взять с собой его портреты, хотя ведь собиралась их выставить! Сейчас неловко бы вышло.

 – Здравствуйте. Знаете, мне понравилось вас рисовать, – заявила она.

И уже неожиданно для себя сказала:

 – Может, пройдемся?

Он кивнул. Стоп, а как же рисунки, как же все ее рабочие принадлежности? Она беспомощно обернулась к художнику Васе. Вася развел руками, усмехнулся в еще более отросшие усы: все, мол, хорошо, оставляй.

Небо было ясным, дождя не ожидалось. Галя кивнула и направилась с незнакомцем вдоль по аллее.

Осень в этом выдалась все-таки ранняя. Листья уже вовсю начали осыпаться с деревьев, «бабьего лета», видно, ждать не придется. Листья из желтых быстро становились коричневыми, а потом от них оставалась одна паутинка из тонких-тонких переплетенных жилок. Двое свернули с аллеи к деревьям, наклонялись к земле, поднимали эти листья.

 – Скоро похолодает, – сказала Галя. И только тут поняла, что ее спутник не только выглядит бледнее, чем в прошлый раз, но и не по погоде тепло одет.
– Да, – шепнул он.
– О! – вдруг послышался резкий голос. – Какая красивая пара!

К ним спешил поэт в неизменной шляпе и шарфе.

 – Ох, нет, – отозвалась тихо Галя.  – Откуда он  взялся? Как ты его только слушал в прошлый раз, ну такую чушь же несет! И ни слова честного, все стишки про одно: я поэт, слушайте меня.
– Не знаю, – просто сказал юноша.  – Понимаешь, – а вдруг он по-другому не может? Вдруг он правда радуется тому, о чем пишет? Говорит о Боге – а Бог его слушает. Откуда мы знаем?
– Хм… и правда, – Галя смахнула с себя упавшую нитевидную веточку. Ей не хотелось спорить.
– Вот и вы! – приблизился к ним поэт.  – Какие вы замечательные!
– А что вы тут делаете? – добрым голосом спросила Галя, больше ради своего спутника.
– Я сочиняю! Хожу, сочиняю, творю, вдохновение черпаю от родной природы… А знаете, – вдруг сказал он, – я знаю, кто вы, молодой человек! Вы – князь Мышкин!
– Пошли отсюда, – не выдержала Галя и потащила спутника за руку к аллее.
– Спешите, спешите, молодые люди! – крикнул им вдогонку поэт.  – Князь Мышкин, до свидания!
– Мышкин. Кошкин. Вот привязался, – злилась Галя и тут остановилась.  – Ой, только ты не подумай, я «Идиота» очень даже читала, и вообще Достоевского люблю… Но вот только никакой ты не Мышкин.
– Нет, - улыбнулся юноша все той же тихой улыбкой.  – Не Мышкин.

Они сели на скамейку. Откуда ни возьмись к ним подбежал рыжий пушистый кот. Он по-хозяйски запрыгнул юноше на колени и замурлыкал.

 – А вот и Кошкин, – рассмеялась Галя. – Надо же, сразу тебя выбрал!

«Кошкин» посидел какое-то время с ними и ушел. Видимо – заскучал от их редких слов, от тишины.

Галя больше не выходила зарабатывать рисованием. В будние дни после университета она запиралась в комнате и рисовала лица. Лица людей, которых видела в автобусе, в метро, в очередях. В той толпе из храма. Молодую мать с прозрачной от недосыпания кожей, которая укачивает младенца и улыбается ему. Старушку, которая (и это хочется передать) всегда двигает губами – молится? обращается к кому-то, кто ее давно покинул? – и, пристукивая палкой, быстро идет по кромке аллеи. Мужчину, постоянно смотрящего на часы, – что он боится не успеть сделать? В каждом лице была целая жизнь.

Она помнила время, в которое юноша приходит в парк. И в воскресенье она бежала на встречу с ним. И в следующее воскресенье, и в следующее. Коллеги по цеху улыбались ей. Художник Вася, как всегда, усмехался в бурно отросшие усы.

Холодные ветры уже не уходили из парка. Они будто подталкивали юношу и девушку в худенькие спины. Кот Кошкин неизменно приходил на скамейку и грелся на коленях юноши, ласкался к нему.

 – Кот рыжий, как осень. Бывают коты по имени Осень? – однажды спросил юноша.
– Это Кошкин, – погрозила пальцем Галя.  – Кошкин и будет. А осень уже совсем не рыжая. Она…

Галя перечисляла все цвета, что она видит. А ее спутник внимательно слушал.

 – Я ведь не настоящий художник. Самоучка, – в конце концов призналась она.
– Ты художник, – ответил он. И всё стало просто.
– А Бог любит художников? – спросила Галя, пропуская и вопрос про то, ходит ли он в церковь, и вообще все вопросы.
– Он и Сам Художник, – улыбнулся белыми губами юноша.
– А как думаешь, зачем вглядываются люди в красоту друг друга?

И испугалась, что смутила его. Но он ответил стихами:

 – «И всякий, увидав тебя, прославит Бога,

Создавшего такую красоту!»

И пояснил:

 – Так сказал поэт, великий князь Константин Романов о святой княгине Елисавете. Для него красота была проявлением и величия Бога, и Его любви к нам, и всего…
– Всего прекрасного, что у Бога есть, да? – заторопилась Галя.

Она хотела спросить, можно ли ей как-нибудь пойти в храм вместе с ним, раз там всё так красиво и всё говорит о Самом Первом Художнике. Но почему-то не спросила. Как всегда, убежал смешной Кошкин, и они встали и направились к выходу из парка.

В тот день ей позвонила бывшая одноклассница: подруг у Гали не было, вот только с Маринкой болтали иногда. Обеспокоенная Маринка спрашивала, почему Галя столько времени не дает о себе знать: совсем, что ли, замучили злые преподаватели?

Галя впервые упомянула вслух о странном человеке, который появился в ее жизни. Но подруга не поняла ее:

 – Как это – бледный? Как вампир в фильме, что ли? Ладно, не обижайся. Больной он, что ли? Вечно ты, Галька, каких-то ненормальных найдешь. Ребенком была – то на лавке с бабульками сидела, рот раскрыв слушала, то с дурочкой из соседнего дома дружила. Кажется же, даже с дурочкиной мамой в церковь как-то ходила, да? Моя мать до сих пор спрашивает: как там Галя-то, всё такая же или делу учится? Учится, – говорю, – учится. Ты бы как-нибудь приехала в гости, как ты поступила в свой вуз – так ведь и не виделись!

Галя попрощалась, повесила трубку и начала рисовать Маринку. Надо же, все слухи всем помнятся. Девочка Рита, которую Маринка обозвала «дурочкой», как раз глупой не была. Она просто говорила наивные вещи, как ребенок. Любила всех животных. Кто знает, почему ее не водили в школу. И – да, однажды Галю одолело любопытство, и она увязалась в церковь с Ритой и ее мамой. Рано поседевшая мама Риты накинула косынку и, попросив Галю последить за Ритой, ушла в храм – «свечку поставить». Но это Рита «следила» за Галей – рассказывала ей о том, чьи изображения написаны на стенах храма, где тут Бог, а где Его Мать, а где святые люди. Не оттуда ли – внезапный Галин дар рисовать лица людей и что-то искать в них неземное? И один святой особенно тогда поразил её. Бледный, строгий лик, за которым чистота горного хрустального родника. Сергий. Да, имя Рита выговорила четко – Сергий. Так вот почему Галя так быстро доверилась новому знакомому. Вот на кого тот похож. Никакой не «Мышкин».

«Знакомый», – назвала она его сейчас. Она даже не знает его имени! А еще она не показала ему его портреты, ни одного не показала до сих пор!

В воскресенье он не пришел. И еще в одно – не пришел.

Она вглядывалась в лица людей, идущих с той стороны, где храм. Вот ребенок, что хныкал, вот мужчина, что спешил. А ее друга – нет. Потемневшие безжизненные листья покрыл снег. На третье воскресенье она почувствовала холод. Не тот, что был снаружи в этот вечер – а она прождала в парке на этот раз до вечера – а тот, что вдруг оказался в сердце. И стало больно. Всё сложилось воедино. Его бледность, подружкино «больной, что ли», желание родителей иметь портрет сына, о котором он узнал почему-то случайно. И ведь как-то, уходя из парка, видела она пожилую пару: женщина была в черном, супруги с трудом поддерживали друг друга и плакали. И еще тогда подумалось: а ведь эта женщина немного похожа на…

Галя помчалась к их скамейке, заснеженной, замерзшей. Бросила сумку с бесполезными портретами в этот снег, уткнулась в нее, разрыдалась.

 – Барышня! – раздался знакомый резкий голос.
– Это опять вы, - всхлипнула Галя.

У поэта заметно мерзли уши, но своей шляпе он не изменял.

 – Барышня, – он словно не замечал ее слез, – мне кажется, что в этой большой сумке – ваше творчество. Не позволите ли взглянуть?

Галя вспомнила тихий взгляд бледного юноши, его беззлобность (князь Мышкин…) – и открыла сумку.

 – Боже! – возопил поэт в руках с одним из портретов.  – Вот именно – Боже, это Его дар! И Бог меня сейчас слышит!
– Он всех слышит, – вздохнула Галя.
– Это же иконописный лик! Икона! Скажите, барышня, вы давно пишете святые образа?
– Это человек. Просто в каждом из нас – образ Божий.
– Как красиво! Это кто так сказал?
– Это он так сказал, – Галя указала на портрет. – Рисунок оставьте себе, если хотите.

Она закрыла сумку и пошла прочь. По аллее, вон из парка, дальше, дальше.

Вот он – храм. Какой высокий, какая белизна чистых стен! Ей всегда казалось, что они с тем юношей еще успеют прийти сюда вместе. И он что-то расскажет Гале, такое же красивое что-то, как и всегда. Несколько человек сейчас здесь, в полумраке церкви. Но – не он.

А вот  лик, который она, оказывается, узнает: он очень похож на тот, в детстве увиденный. «Преподобный Сергий» – надпись у лика. Галя стояла и молчала рядом с ним. Как молчала, проходя по парку с тем, кого больше здесь нет.

Иконы писать. Придумал тоже, графоман. Слишком долго она писала портреты людей, которых не знает. Как писать лики святых, о которых тоже не знаешь? И зачем писать это неведение?

Но узнать – хочется. Так же сильно, как рисовать.

Вот это – преподобный Сергий, о котором пора наконец-то прочесть. И к которому можно прийти сюда еще и еще.

 – А я – Галя, – на всякий случай сказала Галя. Чтоб он уж точно услышал. Получилось глупо и по-детски. Ну и что.

На обратной дороге в сумерках она различила маленькую фигурку у дерева.

 – Кошкин! – позвала Галя.

Кот подбежал и мяукнул.

Галя подхватила его. Распахнула куртку, спрятала кота от холода.

И побежала домой.

Фото: Фотоархив