Святой источник. Что осталось от бабушек?

Оксана Головко

У поколения, родившегося в семидесятые, были бабушки. Особые, пережившие войну,  потери и при этом умевшие любить по-настоящему. Часто именно они передавали нам свою веру не навязчивыми поучениями, а всей своей жизнью, личным примером. Такие бабушки и были у художника Альберта Солтанова, в Крещении – Алексея.

Больно, когда твое прошлое исчезает, стирается с лица земли.  Вот стоит, например, дом, где прошло твое детство, а ты, пусть даже живешь в другом городе или даже другой стране, приедешь, увидишь… И вот ты уже не взрослый серьезный дядя, пытающийся бороться с кризисом среднего возраста, а мальчишка, взволнованно всматривающийся в огромный непонятный и прекрасный мир… Несколько минут наедине с этим мальчишкой, и ты уже становишься другим: спина выпрямляется, и на мир вокруг снова смотришь его глазами. А ведь еще там, в детстве, были твои близкие, те, которых давно уже нет здесь, с нами.

 А если этот дом снесли, то труднее сделать так, чтобы встреча состоялась.

У Алексея детство – это, прежде всего, бабушки. Бабушка Рая – полная, но не городской, рыхлой, полнотой, а какой-то крепкой, сбитой, деревенской.  Она всегда встречала Алексея – и восьмилетнего мальчика, и пятнадцатилетнего подростка, и восемнадцатилетнего студента, и тридцатилетнего отца семейства – одинаковым всплеском рук: «Похудел-то как, осунулся! Родной, пойдем-ка – пирожками накормлю». И вела к большому столу, плотно заставленному пирогами,  которые пекла всю ночь. Выставляла копченые колбасы, сыр, шпроты – по советской привычке: когда почти вся жизнь прошла в режиме дефицита, всё это считалось ценностью. Вот и хотела накормить всем самым лучшим. А потом сетовала, что внук «ничего» не ест. Но о какой колбасе могла идти речь, когда на столе – пироги с капустой, с луком, с мясом, со сладкой начинкой!

Уплетает Алексей пироги, поднимет на секунду голову – бабушка на него смотрит. Так смотрит, что, казалось, физически можно ощутить силу ее любви и острого желания защитить внука от всего недоброго, что есть в этом мире.

Две другие бабушки – сестры мужа бабушки Раи, Антонида и Анна (для внуков – кока и нянька), – были совсем другие. Маленькие, худенькие, они всю жизнь прожили вместе, вели хозяйство, когда были силы – ухаживали за скотиной... Замуж обе так и не вышли, не сложилось, да и где возьмешь женихов. Рае вон повезло: вернулся Сергей с войны живой, здоровый… Алексей в детстве удивлялся, почему в деревне много бабушек и почти нет дедушек. Потом, взрослея, понял почему.

Поездка к бабушкам – это всегда про свободу. Уроков нет, можно часами сидеть с книгой на лохматой развесистой иве, например с Фенимором Купером. И кажется, что вот-вот выскочит откуда-нибудь с душераздирающими воплями  толпа индейцев… Но вместо индейцев мог появится разве что бык, почему-то отставший от стада. Правда, это было даже страшнее.

Обедать можно приходить, когда хочется: на столе ждут вареные яйца, огурцы, зелень.

Обязанности в этой вольной жизни тоже были, и немало: помочь с огородом, принести воды, наколоть дрова. Но они воспринимались без тягости, просто частью всей той огромной поющей радости, что приносили с собой лето, деревенская жизнь.

Именно благодаря Антониде и Анне Алексей, советский школьник, крестился. «Парню уже 12 лет, а он некрещеный – это разве возможно?» – строго спрашивали они у своей племянницы, мамы Алексея. И однажды все-таки настояли – одна из сестер стала крестной.

Почти каждое воскресенье, в праздники сестры ходили в храм. Сейчас эта фраза звучит так привычно и буднично: ну что такого? Прошел немного, и вот ты уже в церкви. Ну, или на автобусе проехал минут пятнадцать – ничего сложного. Но тогда до ближайшей церкви нужно было добираться в город: 10 километров до станции пешком, потом полчаса на электричке, а ведь еще есть дорога обратно. Но как можно не поехать? Вера – это то, что помогало двум этим женщинам держаться на этой земле, не упасть, не сломаться: и когда работали в колхозе за трудодни, получая за тяжелый труд  палочки в тетради, и когда во время войны копали окопы далеко от какого-либо жилья (и про них забыли), и когда сгорел их дом со всем ценным, нажитым, дорогим, в том числе письмами, фотографиями родных…

Как-то Алексей привез жену и детей показать им деревню своего детства. Точнее, то, что от нее осталось: заросшие фундаменты домов, пятна полевых цветов, вспыхивающие в колышущемся травяном море, ветер – летний, успокаивающий, сметающий с лица городскую усталость… Но больше ничего: нет комнаты с большими окнами, нет темных  сеней, которых маленький Алеша побаивался. А дом бабушки Раи и дедушки Сережи стоит, но полностью перекрашенный-перестроенный, что не узнать. Чужой.

Значит, встреча с собой, пяти– десятилетним, уже невозможна? Не за что ухватиться: материальное, вещное – ничто не напоминает о дорогих бабушках...

В ту самую поездку в деревню, которой уже нет, Алексей с семьей набрел на источник со стелой над ним. Из детства! Только была ли в детстве в стеле икона, Алексей не помнил. Но сейчас всё сложилось: источник с ледяной чистой водой, стела, образ Божией Матери, бабушки, детство, собственные дети, стоящие тут рядом, уже мокрые с ног головы.

Потом, уже в храме, вспоминал Алексей Раису, Антониду, Анну, других дорогих ушедших и понимал, что, хоть и больно терять вещные знаки их пребывания на земле, эти знаки не главное. Главное – кока, нянька, бабушка Рая, дедушка Сережа – не растворились в бездушном пространстве, они есть. «Бог не есть Бог мертвых, но живых» (Мф. 22:32). Евангельские строки перестали быть просто книжным знанием.

А через несколько месяцев Алексей написал картину «Святой источник», и тот самый, знакомый с детства, источник со стелой над ним стал обобщающим символом. От этого источника начинается всё в нашей жизни, всё самое главное. Потому и стела с иконой на первом плане, большая, чуть ли не упирается в верхний край изобразительного пространства, почти целиком закрывая его снизу вверх, соединяя землю и небо. Точнее, Небо.