Встреча

Андрей Симон

Не верю, что время лечит…
Не лечит время, не лечит!

Нона Мордюкова

Времена идут, боль успокаивается, но я не хочу, чтобы время лечило меня.

Яна Тобосо «Тёмный дворецкий»

Я проснулся от поцелуя радости. Через несколько секунд будильник запрыгал по слуху, а я со скрипом пробовал понять, что сегодня за день, и куда я собрался в такую рань.

В ванной, с первыми пригоршнями воды, я вспомнил. Сегодня похороны Саши. Сердце пригрело страхом. Но и радость оформилась ярче. Пока я собирался, из сонной души пошли слабые атаки. Что—то ей не нравилось.

«Выход есть!»
Опыт освобождения от алкоголизма
читать

Выйдя из подъезда, я пошел к машине. Яркий, оранжево—багровый лист лежал прямо посередине капота. На белом фоне он смотрелся как знак. «Сашке отвезу», – согласился я.

Я ехал по утреннему городу. Солнце в эту осень было редким гостем. Но сегодня оно с нами.

Подъехав к храму, я несколько раз переставлял машину. Поняв, что просто тяну время, ткнул её как есть.

Около высоких ступеней стояло несколько наших.

– Он там, в правом приделе, – сказал мне Кореец. Я поднялся, прошел через равнодушный ко мне притвор, повернул в придел и встал.

Его я сразу увидел. Седая макушка и непривычная окладистая борода. Но черты лица были его. Саши Апостола¹. Странно, сзади я его узнал, а когда обошел — мой лицевой нерв отметился непринятием. Не он.

Что—то новое и незнакомое было в его лице. Я крутил пальцами кленовый листок, и всматривался.

Его нет здесь – вот что было у него на лице. Он ушел. Меня это понимание приземлило настолько, что первым делом я решил попечалиться. Так решила моя душа. Я на некоторое время согласился с ней, но тут пришла мысль: «Он всё закончил здесь. Всё. Имеет право».

Душа удивилась и притихла.

Постояв еще с десяток минут, я положил свой дар ему в ноги.

В центральном приделе ждали Чашу. Было очень тихо. «Люди ждут Бога. А Он сейчас с нами». Эта мысль утешила.

В душе было чьё-то Присутствие, это я понял, спускаясь на цыпочках на улицу. Потихоньку, чтобы не расплескать.

Еще с полчаса я простоял в этом чувстве. Здоровался, обнимался, объяснял куда идти. И не отходил от храма, боясь потери. Не ушло.

Мягкий голос Розы и всегда странный запах её тела привлек меня:

– Ты как?

– Я здесь, – невпопад ответил я.

Удивленный взгляд серых глаз немного развеселил. Она всегда так сердилась, выражая удивление. Чмокнув меня в щёку, она исчезла.

Улица опустела без наших. Я обнаружил это, когда начал всматриваться в незнакомых мне людей.

Я быстренько взлетел обратно. Все уже расставились вокруг гроба.

Священник пел, и мне захотелось в этот круг. Когда я встал в Сашиных ногах, мне сунули свечку, укрепили улыбкой.

Дыхание преткнулось, когда я окинул ребят взглядом. Человек пятьдесят. Ни одного случайного, ни одного просто так.

Моё глубочайшее заблуждение, что я знаю Бога. Я знаю, как Он ко мне относится. Знаю, как Он хочет сделать меня счастливым.

И тут я как с другой планеты. Вернулся из себя.

Здесь, в этом зале были МЫ.

Мы, стояли со свечами и тихо плакали. Мы стояли и благодарили. Благодарность прошлась по моей психо—физике и вышла спокойной влагой из глаз. И все эти люди вокруг стали частью меня, а я их частью. И сейчас мы провожали себя.

Остолбенев от этого понимания, я еле устоял. У меня не было слов или желаний, у меня не было ничего в этот момент кроме выдоха души: Спасибо! Спасибо.

Я очнулся от боли. Воск капал мне на руки. Моя новая бейсболка с надписью «EVER» вся залита воском. «Парафин добавляют» – мелькнуло в голове. Я тут же забыл о ней. Священник читал отходную. Потом мы пошли прощаться.

Когда я подошел к Саше, поднявшийся было, вихрь страха смолк от удивления. Черты лица моего старого друга были законченными. Ничего больше нельзя добавить. Они совершились.

Поцеловав странно теплый лоб, я поправил ленту. Ручейком очереди меня принесло к скамейке равнодушного утром коридора. Я сидел, как у себя дома на даче, в детстве, бывало после нескольких часов утренних блужданий по лесу в поисках грибов. Сидел и отдыхал от мыслей и чувств. От себя.

Потом спокойно пришла картинка из памяти.

Это был ненасильственный ход воспоминаний. Классики любят описывать их, когда хотят рассказать о мире старых людей.

Мы как—то стояли после чаепития на улице и курили. Сашка был сосредоточен, и тихо говорил. По последним его открытиям, многое из того, что беспокоило его совесть, не ушло. Изменилось отношение, но кривизны остались. Боли от этого стало меньше, и она качественно изменилась.

Он говорил быстро и точно, даже вспомнились фразы:

«Ты понимаешь, Андрей. Я вижу, что разрушает мою душу, вижу и страдаю от этого. Вижу, но не иду вслед. И боль становится как лекарство».

Последний год мы общались больше по телефону. Я звонил ему пару раз в месяц, рассказывал об успехах и неудачах. Он радовался и печалился вместе со мной.

Как—то он подарил мне халат. Обычный, домашний халат мягкого голубого цвета. Для меня это был знак. Тогда я начал писать.

И сейчас я увидел, что мне дал Апостол. Себя.

Из этих воспоминаний повернул меня в другие Шанаев. Тоже Саша, Сашка, мой молодой друг. Он сел рядом и начал рассказывать о своей новой лодке. Мне остро захотелось к нему на дачу. И чтобы там была его мама, Оля, рядом с которой всегда жила надежда. Когда мы последний раз пили с ней чай, вокруг лежали яблоки, а в воздухе была любовь. Она исходила от Ольги, и наполняла всё вокруг.

Она ушла, отказавшись от повторной терапии. Говорила, что когда проходила первый курс, почувствовала такую тоску, такое отделение от жизни, что больше этого не сможет перенести. Она подготовилась и ушла. Достроила дом, женила сына, простилась с друзьями. Я струсил тогда. Не поехал к ней. Позднее я понял, что обиделся на неё. Ещё через год простил.

Полуденное солнце не предало. Оно всё ещё было с нами. Тихие воскресные переулки Останкино были умыты и доброжелательны. Даже поздние, надоевшие за лето, арбузы улыбались разрезами.

Когда я был на полдороги к дому, позвонил один мой сумашедший друг. Он зачем—то рассказал, что меня убили в его сне. Сегодня ночью. Это выбило из меня все впечатления дня, всю его красоту. Я не верю снам, но у души другое мнение.

Я стоял на светофоре и смотрел на арбузную лавку. Рядом в старой машине караулил и грелся пожилой мужчина.

Он обернулся в мою сторону, видно почувствовав мой взгляд. Улыбнулся. Так, как улыбаются старому другу. Улыбнулся и медленно покивал головой.

Его взгляд смотрел поверх моих глаз, и в то же время в меня. Что—то внутри захотело пожаловаться ему. Гримаса печали сама выползла на моё лицо. Старик сделал вопросительный знак рукой, как это делают кавказцы. Я ответил ему вздохом и пожатием плеч. Он, опустив уголки рта, понимающе покивал, и посмотрел куда—то вдаль. Взгляд его слегка затуманился.

Я опустил голову, искоса поглядывая на светофор. Прошло несколько секунд, и я услышал осторожный стук в пассажирское стекло. Подняв голову, увидел своего старика, наклонившегося над моей машиной и одной рукой делающего мне знак открыть стекло. Когда я выполнил его просьбу, он широко улыбнулся, и из—за спины появился красавец арбуз, среднего размера, с характерными прожилками спелости. Дед положил его двумя руками на пассажирское кресло, поднял глаза на меня, и потрепал мою руку.

Я смотрел ему прямо в глаза, не в состоянии сказать ни слова. Старик шмыгнул своим большим носом, кивнул мне глазами и вылез. Сзади начали сигналить, он махнул мне рукой, и я дернулся вперед. Проехав несколько метров, я увидел в заднее зеркало, как он протер прилавок, и стал перебирать свои бахчевые. Моя душа онемела настолько, что я смотрел на эту сцену как в кино, со стороны.

Доехав до своего двора, я немного ожил. Настолько, что вновь почувствовал утреннюю радость. Этот старик со своим арбузом вернул мне её. Вот он, свидетель жизни, лежит рядом со мной, и кажется, улыбается. Вместе со мной.

---