Невысказанная любовь

Оксана Головко

В этой истории почти нет упоминания Бога: действие происходит в советское время, и героини просто не знали, что Он есть, и на Его можно просить о помощи. Но время идет, и героиня-девочка, став взрослой и придя к вере, именно через призму Господней любви наверняка смогла увидеть ситуацию, как увидел ее автор…

Светка

Тяжелый большой утюг, как огромный корабль движется по полотну брючины туда-сюда. Он другой, не такой, как дома. Дома – ручной, небольшой, легкий. Этот – фабричный, огромный, как все пространство вокруг – с напряженным электрическим светом, стрекотом швейных машинок – как будто зависли в воздухе полчища саранчи. От утюга отходят непонятные проводочки, маленькие шланги.

– Чтобы не сбежал, – весело думает Светка. Она в своем первом классе – самая высокая, а здесь, на фабрике у бабушки Нади становится совсем маленькой-маленькой и боится потеряться среди швейных машин, станков, прессов, непонятных вешалок на колесиках для готовых вещей…

Светка сидит на небольшом ящике, и снизу вверх наблюдает. Утюг тяжелый: синие вены на руке у бабушки Нади вздуваются от напряжения, но тяжести она, кажется, не чувствует – привыкла. Утюг останавливается, бабушка Надя кладет брюки на створку огромного пресса, нажимает кнопку, верхняя створка опускается…

– Как на космическом корабле! – сколько раз смотрит Светка на это действо, столько раз восхищается. У бабушки – какая-то невероятно почетная работа, иначе бы не доверили управлять таким серьезным агрегатом…

Светка гостит у бабушки месяц во время каникул, мама на работе, отец – в другом городе, у него другие дети, своя жизнь, в которую Светка никак не вписывается.

На фабрике – здорово. Но после того, как рабочий день закончится, надо идти домой, а завтра – выходной. Светка мысленно сжимается. Неужели снова придут гости, и снова… Дальше думать не хочется, стыдно. Стыдно идти куда-то с пьяной, шатающейся бабушкой, стыдно ловить жалостливые и высокомерные взгляды соседей. У них в квартире нет запаха алкоголя и других запахов, которые бывают в квартирах пьющих людей, пусть и чистоплотных, у них не крашенные стены, а обои, ковры и заграничные «стенки»… Вот бы остаться здесь, на фабрике, среди грохота, гула и света. С трезвой бабушкой, с которой все говорят уважительно.

Бабушка никогда не обнимала Светку. Совсем никогда. Она вообще казалась грубоватой, по сравнению с другими бабушками других детей. Они пекли своим внучатам пироги, обнимали, зацеловывали, называли «солнышками», «радостями». А она, Светка, не солнышко и не радость и даже не Светочка, так что и нечего ее по головке гладить, получается.

– На тебе тряпочки для кукол, – протягивает бабушка Свете обрезки материала. – А завтра зайдем в магазин, мне там коробку «Птичьего молока» Сергеевна обещала достать.

«Птичье молоко» – дефицит, просто так в магазине не купишь, а Света его очень любит. Да и тряпочки – вещь нужная, ей как раз надо для привезенного мамой из Москвы пупса сделать кроватку с постельными принадлежностями. Но – лучше б не это, лучше б всегда трезвая бабушка в уютной квартире с обоями, пироги, «Светочка, какая ты умненькая, мое солнышко»… Лучше б прижаться, чтоб погладила, так делают абсолютно все бабушки, даже в кино, не сжиматься в предчувствии, а потом радоваться, что в этот раз пронесло.

Надя

Надежа водит утюгом по полотну брючины. Руки уже не чувствуют тяжесть утюга, все делают сами, автоматически, так же, как сжимаются створки пресса. Во время работы можно совсем не думать. Но мысли появляются сами, скользят, как утюг по ткани, такие же тяжелые.

– Кобыла уже, 14 лет, хватит хлеб задаром есть, иди работать, живи отдельно – мать Нади, немка, хоть и родилась в России, но говорит с акцентом, отчего все слова звучат одновременно смешно и страшно.

Надя не удивилась. Кобыла, дура – других слов от матери она не слышала. Они не задевали, только дыра внутри становилась все больше и шире. Когда эта дыра появилась впервые? Когда с размаху летела головой в стену за случайно разбитую чашку? Когда, радостная, принесла цветочек – сорняк, подаренный мальчишкой из детского сада, и услышала отвратительное: «Хахали подачки уже дают…», – веселым голосом все с тем же акцентом. Неизвестно, когда дыра появилась, но она росла, и, казалось, еще немного, и целиком поглотит Надю, вместе с кудряшками, мечтами, слезами…

Чуть позднее выяснилось, что, если в дыру налить алкоголь, становится легче, ты перестаешь парить в черном безвоздушном пространстве и задыхаться. Хотя бы некоторое время. А потом было замужество, рождение дочери – казалось, это заштопало дыру, но после смерти мужа она снова появилась и даже расширилась, рискуя превратиться в Черную, поглощающую все и всех…

Надя посмотрела на Светку, заворожено следящую за движущимся утюгом. И – привычно дыхание перехватило, вот оно, что могло бы удержать, только б нащупать, сформулировать. Но Надя не знала формулировок, некому было их подсказать. Не знала, как быть со всей той любовью – той, что дает Господь каждому, и что хранилась у нее внутри, настолько огромной, что ее хватило бы на заполнение не только своей, но и чужих дыр, но которую она, на свою беду, не могла ни то что высказать, но даже осознать.

– На тебе тряпочки для кукол, – протянула она внучке обрезки материала. – А завтра зайдем в магазин, мне там коробку «Птичьего молока» Сергеевна обещала достать…