Фланнери О`Коннор: горечь, любовь и надежда

Юлия Кулакова

«Разумеется, во взрослые годы все уже читали рассказы Фланнери О`Коннор», – примерно так звучала строка в  статье об американских писательницах.

Скажу честно: мне стало стыдно. Потому как годы мои уже давно относятся ко «взрослым» – а об этом авторе я слышала впервые. Стыд стал еще сильнее, когда я отыскала произведения О`Коннор в разделе, называемом «классика». «Срочно читать!» – решила я. И – надолго углубилась в ее книги.

От самого своего рождения в 1925 году Фланнери принадлежала к католической церкви. Быть автором, верующим и строящим жизнь иначе, нежели окружающее ее протестантское большинство – именно так осознавала она свой путь словесного художника. Следует отметить, что художником она была и в привычном смысле слова,  ее картины  открывают нам уникальный, так и не открывшийся широкой публике талант (сама Фланнери видела свое призвание в «картинах, написанных словом», а о живописи только в шутку замечала, что мама считает ее талант художника превосходящим талант писателя).

Особое внимание она уделяла созданию зрительных образов в своих произведениях. Возможно, это даже связано с иконопочитанием, отсутствие и отрицание которого у протестантов очень тревожило писательницу. Яркие краски, выпуклые детали, передача внутреннего через внешнее – это то, чему учились именно у нее начинающие авторы.

Романы и рассказы О`Коннор – о вере. Вере самой писательницы в воплощение Господа, в Его благодать, которую мы, по большей части, отвергаем и не хотим меняться. Зачастую глубокие богословские вопросы она исследует на, казалось бы, простом бытовом сюжете, и двуплановость текста придется разглядеть – за персонажами-фермерами, за улочками захолустных городков, за стенами неизменно рушащихся домов и приходящих в упадок имений. С одной стороны, она пишет о социальных проблемах: рабство в США давно отменено, однако до равноправия всё еще далеко, и никто – ни сторонники общественных перемен, ни противники – до сих пор не могут адаптироваться к стремительно меняющемуся миру. Отсутствие понимания, как жить дальше, отсутствие каких-либо ориентиров – героям рассказов О`Коннор не за что ухватиться и не на чем стоять, что проявляется и в зримых образах (персонажей настигают болезни, увечья, при которых картина мира неостановимо крутится в глазах несчастных, а ноги – отказывают в решающий момент). В их душах бушуют страсти, а так как ценностей больше не существует – то страсти легко разрушают жизни, одну за другой. Страдания героев несут и еще один, важный и очень личный смысл для самой О`Коннор: это вплетение в «словесные картины», по сути, самой себя. Писательница унаследовала от отца мучительную болезнь – волчанку, которая разрушала ее тело и вырвала талантливую, жизнелюбивую женщину из земной жизни, не позволив дожить и до сорока лет.

Посмертный сборник писательницы в русском переводе называется «На вершине все тропы сходятся». Для самой О`Коннор эта фраза – о способах дойти до Господа, но в рассказе она решает эту тему через смысловое «снижение»: мать главного героя, свысока относящаяся к темнокожим, выходит из дома в новой шляпе и сталкивается с негритянкой, которая не только не соответствует ожиданиям белой «госпожи» и агрессивно защищает свое право на другое отношение, но еще и… носит такую же шляпу. От нахлынувших чувств и того, что нынче назвали бы «когнитивным диссонансом», женщина умирает. Гротеск? Горький (или черный) юмор? Но О`Коннор далека от филологических игр: каждая строчка у нее пронизана собственной болью. Недаром писательница особенно любила и ценила русскую литературу, а из русских писателей – конечно, Н.В.Гоголя. «Гоголь – это свет», – напишет она. О рассказе «Шинель» О`Коннор скажет следующее: «Рассказ мог быть назван «Я – брат твой». С блистательной смелостью Гоголь создал комическо-героический характер маленького чиновника-переписчика и соотнес его с образом распятого Христа, так что, когда мы смеемся, знакомясь с историей его жизни, то в нашем смехе проявляется нечто похожее на ужас».

Страсти и полное отсутствие понимания, как выстоять в этом «крутящемся» мире, приводят героев к смерти в каждом рассказе сборника. Половина персонажей гордо декларирует отказ от веры в Господа, другая половина, вроде бы зная истину, всё равно идет на поводу своих грехов, что приводит к непоправимому: родители теряют детей, вроде бы любящие люди губят любимых. В рассказе «Хромые внидут первыми» хромой (это важно для писательницы, страдавшей от хромоты и видевшей нечто символическое в своих костылях) хулиган, о котором печется главный герой, оказывается вместилищем самых страшных пороков – но при этом именно он помнит про Бога, ад и рай. В отличие от «порядочного» героя-атеиста,  преступник, пусть и на короткое время, но дает надежду и утешение сыну героя, маленькому мальчику, который тоскует по умершей матери. 

Один рассказ сборника мне видится особенно важным в творчестве писательницы. Называется он – «Спина Паркера». Главный герой с самого начала производит отталкивающее впечатление: он безобразно относится к беременной жене, ему противно, среди прочего, ее жесткое неприятие греха. Мы могли бы назвать законничеством ее подход: женщине, действительно, мало интересна жизнь в Боге и жизнь вообще, она скорее выискивает вокруг себя грехи и «сортирует» их: вот это – такой-то грех, а это – такой-то… «Она плоха была, помимо прочего, тем, что везде и всюду унюхивала грех. Она не курила, не жевала табак, не пила виски, не ругалась и не красилась, хотя подкраситься ей, думалось Паркеру, ей-богу, не помешало бы. При такой нелюбви к цвету тем страннее было, что она согласилась выйти за него замуж. Иногда ему казалось, что она вышла с намерением его спасти. А иногда он, наоборот, подозревал, что все, о чем она говорит с осуждением, на самом-то деле ей нравится. Так или иначе, ее он еще хоть как-то мог объяснить, себя же самого – никогда.»

С детства у Паркера (имя у него, разумеется, есть, но оно, данное матерью-методисткой, несет сугубо религиозный смысл и известно только супруге) есть страсть к татуировкам. Он хочет разрисовать свое тело различными образами – и в художественной системе О`Коннор это видится мне выражением тоски по зрительному образу перед глазами, утраченному протестантским миром, тоски «заблудившейся» и нашедший уродливый выход в разукрашиваниях себя начертаниями, от действительно красивых изображений до откровенно неприличных. После очередного спора с женой, доказывавшей, что татуировки – это «суета сует», Паркеру приходит на ум идея. «Наколка должна быть такая, против которой Саре Рут нечего будет выставить, – что-нибудь религиозное. Ему представилась раскрытая книга, ниже надпись БИБЛИЯ, на странице настоящий текст, стих какой-нибудь. Поначалу ему казалось, что это будет в самую точку, но потом в ушах зазвучал ее голос: «У меня что, настоящей Библии нет? Зачем мне, по-твоему, один стих читать и перечитывать, если я могу ее всю читать?» Нужно было что-то получше, чем даже Библия! Он так много об этом думал, что стал терять сон.»

Потеря сна чуть не привела его к потере жизни: Паркер по невнимательности попадает в аварию и едва не сгорает. Однако, оставив обгоревшие ботинки на поле, герой босиком устремляется к новой жизни, которую должен ознаменовать новый образ. Итак, что же может быть «лучше Библии»?

Сам Христос.

Современные картинки, изображающие Христа, но скорее искажающие Образ, чем передающие его, Паркера не устраивают. «Листая, он добрался уже почти до начала. С одной страницы на него быстро глянула пара глаз. Паркер их промахнул и двинулся было дальше, но остановился. Сердце тоже словно бы выключилось – полная тишина. Коротко и ясно, как будто была речью, тишина говорила ему: ВЕРНИСЬ. Паркер вернулся к картинке – к плоскому, суровому, обведенному нимбом лику византийского Христа со взыскующими очами. На Паркера напала дрожь; сердце медленно забилось опять, как будто его вернула к жизни неземная сила.»

Любопытно: когда Паркер врывается к мастеру и требует изобразить на его теле Образ, мастер заявляет, что не работает …с пьяницами, хотя герой абсолютно трезв. «Они напились сладкого вина»? (ср. Деян. 2:13) Византийский образ Господа уже входит в жизнь героя – еще до того, как Паркер Его увидел. Мастер не сразу наносит контур глаз: «А глаза?» – отчаянно кричит Паркер. Без Взгляда он уже не может жить. Будучи нанесенными, «глаза», по ощущению героя, входят в его плоть, становятся частью его. В какой-то момент он еще заявляет, что не нуждается в вере и спасении, но… «Но глаза все смотрели в упор с отраженного лица – спокойные, взыскующие, окутанные безмолвием». Образ мысли меняется: он начинает тосковать по жене и дому. Меняются обстоятельства: его выкидывают из бара, где Паркер был завсегдатаем. «На бильярдную сошла тишина, до того томительная, что казалось, будто длинный, похожий на амбар зал был кораблем, с которого Иону кинули в море.» Он размышляет, понимает происходящее как необходимость слушаться «этих глаз» и ощущает себя человеком, движущимся к новой жизни. Чувствует он и острое желание спросить советов о жизни у жены – словно бы ощутил себя первым человеком, которому была дана жена как та, в единстве с которой Адам мог бы познавать тайну Святой Троицы…

Однако идиллии быть не может. Супруга, впитавшая протестантский дух, реагирует так, как прописано в ее законническом сердце.

«– Идолопоклонство! – крикнула Сара Рут. – Идолопоклонство! Разжигаешься идолами под каждым зеленым деревом! Враки и суету сует я еще готова сносить, но идолопоклонника я в доме не потерплю!

Она схватила метлу и принялась охаживать его промеж плеч.

Паркер был слишком ошеломлен, чтобы противиться. Он сидел и не мешал бить себя по спине, пока почти не потерял сознание и на лике наколотого Христа не образовались большие ссадины. Тогда он кое-как поднялся и проковылял к выходу.»

Но этот рассказ все же разительно отличается от других. Он, претерпев «мученичество» (страдание за Христа через карнавальный образ побоев супруги с метлой – жуткий и рискованный образ), стоит под деревом и плачет. Да: под деревом, и это подчеркивается. Но если Адам уходил с супругой из рая, плача, то Паркер (супруга открыла ему дверь, только когда вынудила произнести вслух его имя, которое он так ненавидел) наконец называет себя по имени и… С одной стороны, автор недаром заканчивает на этой печальной ноте рассказ: выхода вроде бы нет, сцене остается только застыть, как в финале «Ревизора». Однако именно этот текст – не заканчивается смертью героя. Герой остается жить. С образом Христа на спине, как бы неся Его. Вспоминается святой Христофор-богоносец, особенно любимый западным миром. А святой Христофор, как известно, считается покровителем не только моряков (Паркер отдал несколько лет морской военной службе), но и путешественников, странников. Автор словно оставляет приоткрытой дверь. Потому что жить без веры и надежды, как большинство ее героев, – не получится. И… Византийский образ Христа как источник метанойи, живой источник, у автора-католички – что это? Прозрение художника или чудесное Прозрение?

Жестоки ли рассказы Фланнери О`Коннор? Сама она подчеркивала, что пишет для читателя, который не знает, что такое благодать Божия, и отмечала, что многие видят рассказы безжалостными – именно потому, что персонажи не принимают благодати, не принимают помощи протянутой Богом руки.

Борясь с тяжким недугом, писательница, виртуозно владея словом, до последнего дня продолжала свидетельствовать о том, что отказавшийся от Господа мир выжить не может. Как никогда актуальны сегодня ее произведения. Горькие, шокирующие. Но всегда свидетельствующие о том, что там, за пределами тюрьмы, выстроенной из наших страстей, предрассудков и страхов – есть жизнь. Есть свобода. Есть свет. Точнее – Свет. Божественный и Вечный.