Что знают о нас попрошайки

Елена Кучеренко

Сегодня я узнала, что умерла Катя. Старушка, которая много лет вместе с бомжиками и другими «асоциальными элементами» побиралась у нашего храма. Умерла внезапно от инсульта. Ей было за семьдесят. Катя была странной попрошайкой, не такой, как другие наши «прихрамовые». Те «лихие», нагловатые, многие вечно пьяные, а Катя была тихой и не пила.

***

Но если задуматься, за каждым пьяным валяющимся бомжом стоит какая-то судьба, беда, трагедия. Или просто нелепое стечение обстоятельств. Да и сейчас, когда они вроде бы опустились уже на самое дно, мы думаем: «Да какая там у них жизнь может быть? Лишь дно бутылки». А жизнь-то, оказывается, кипит.

У Людмилы вот, тоже попрошайки, взрослая дочь недавно родила. Людмила, кстати, не пьет, как и Катя. С этой Людмилой у меня была интересная история.

Она из таких, из приставучих. Много лет я встречала ее у разных монастырей. В какой-то момент мне даже стало казаться, что она меня преследует. Она не просила денег, а прямо требовала. И если не подашь, то от ее взгляда прямо мурашки бежали по коже.

Однажды она меня вывела из себя, и я ей сказала что-то резкое. «Вспомнишь еще меня!» – крикнула она мне вслед. Скажу честно, стало не по себе.

А потом я увидела ее у нашего храма. «Опять ты!» – выпалили мы хором. И обменялись уничтожающими взглядами. Какое-то время у нас с ней прямо война была.

А однажды выходим мы с мужем после службы, а к нему под всеми парусами мчится эта Людмила. Счастливая!

– Дорогой, привет! Как дела?

И беседа у них такая милая...

Потом смотрит на меня:

– А это твоя?..

Едва не добавила: «змея».

– Моя.

Оказалось, муж ей иногда помогает и вообще они большие приятели. Через него и я с ней подружилась. Она теперь часто на подворье за моими детьми присматривает.

– Так! Я не побираться! – кричит она строгому охраннику дяде Вове. – У Ленки дети вон опять разбежались. Я помогать! Как же она без меня!

Недавно, когда у меня муж в больнице лежал, она ко мне подошла, обняла: «Ты только не унывай, – говорит, – всё будет хорошо! И денег мне сегодня не давай! Тебе на лекарства нужно!»

И, честно, я почувствовала, что это уже родной человек.

***

У другой, Натальи, сына обокрали. И теперь мы всем храмом ищем ему одежду на рост метр девяносто и обувь какого-то нереального размера. Наталья тоже непьющая и тихая. А еще у нее весь рот в золотых зубах. Улыбнется, а там прямо золотой стратегический запас России. А есть вечно пьяная Натаха (не путать с Натальей с зубами). Тоже, как и Людмила, с мужем моим дружит. Болтает о чем-то, кокетничает.

Я ей говорю:

– Смотри, Натаха, я ревнивая!

А она хохочет:

– Ленусик, я тебя обожаю!

Несколько лет назад у Натахи умер муж. Рассказывала она, что любили друг друга, прямо душа в душу жили, пили вместе. Страдала Натаха, страдала, потом оправилась. Тоже забавно с ней было. Иду как-то в храм, смотрю издалека, а из-под дерева, где бомжи наши обычно спят, прямо золотое сияние. Аж глаза слепит. «Ну, думаю, явление божественное. Чудеса!»

Ну а что... Если Господь с мытарями и грешниками ел, почему бы ему к нашим бомжам не спуститься? Наши-то чем хуже? Подошла ближе, а это Натаха в шикарной золотой куртке в солнечных лучах купается. Довольная. Куртку эту нам в Николин уголок принесли. Отличная куртка, но рукава и низ потерты. Никто не брал. Решили Наташку осчастливить. Эту Натаху группа наших святых прихожан (есть у нас такие) как-то пыталась спасти. Нашли в Егорьевске женщину, которая держит приют для таких людей. Отмыли, отчистили и в дорогу снарядили. Наташа в том приюте зиму перезимовала, потом к весне волосы перьями покрасила и обратно к нам на паперть вернулась. «На заработки, – говорит. – Что я, дура, летом в приюте торчать? Самые деньги».

Правда, этим же прошедшим летом у нее печень отказала. Синяя вся, несчастная, лежала на траве и плакала: «Девочки, спасите! Не дайте помереть. Пить брошу! Всё брошу! Человеком стану!»

Ее за свои деньги опять решили отмыть, отчистить, одеть, в больницу отправить. И в Егорьевск обратно. Только условие – до утра не пить. Пьяную же в больницу не возьмут. Согласилась, клялась-божилась, зуб давала. Утром приходят – нет Натахи. Туда-сюда. А она на остановке сидит, пиво пьет и песни орет. И в приют – наотрез: «Лучше у храма помру!»

Ничего, оклемалась вроде.

А теперь у нее любовь. И там «така любовь»!
Бомжик новенький к храму прибился. И сразу мне объявил: «Я с Натальей живу!» Как будто я на него претендую. Как-то Наталья кроссовки себе попросила. Я принесла – оказались малы.

Говорю кавалеру этому:

– Забирай себе.

У него нога меньше.

А он:

– Не могу. Это же Наташеньке. Сначала у нее спросить надо.

Теперь целыми днями они вместе. Любовь...

Этот «жених», кстати, отличный парень. Наблюдала однажды: они с Наташкой у себя под деревом «семейный» стол накрыли – водочка, селедочка. Только хотели пригубить, как жених показывает куда-то. В той стороне под другим деревом еще один бомжик спит. Аж храпит. Не наш – залетный. Наташкин кавалер к нему пошел, растолкал и за шкирку обалдевшего к себе под дерево поволок. Мол, милости прошу к нашему шалашу – своих не бросаем...

...Натаха обещала к зиме в Егорьевск вернуться. Но, думаю, не вернется теперь.

Они с женихом, как и Людмила приставучая, тоже переживали, когда у меня муж болел:

– Ты ему передай, чтобы не того... Чтоб у-ух-х-х-х! Мы все за него молимся! Все!

И тоже родные же...

***

Катя была другая. Та, которая умерла.

Я точно ее историю не знаю, но вроде бы у нее трое детей. Рассказывала, что она их одна растила. Так на паперти и оказалась. Может, правда, а, может, нет. И куча внуков у нее. После того, как у меня третья дочь, Дуня, родилась, Катя перестала у меня милостыню брать: «Ты теперь многодетная – трат много. Всё!»

Зато всегда останавливала, про детей расспрашивала, про жизнь. Однажды остановила и говорит: «Ты вот дочку свою недавно ругала, "ты что, обалдела?" кричала! Никогда так не говори, слышишь! У тебя девочки – с ними надо нежно!»

А в другой раз тоже отчитала: «Вы с мужем в машину садились, и ты ему раздраженно так что-то говорила! Знаешь, как ему обидно было. По лицу видно. Ты нежнее. Он же любит тебя. Другие вон пьют, гуляют. А он на работе, дома, да в храме. Береги его! Таких мало. Я знаю, что говорю...»

О церкви мне говорила. Очень мне одно запомнилось: «Я же давно милостыню прошу, – рассказывала. – Вот раньше, когда храмы только восстанавливали, люди добрее были. Духовнее что ли… Только же всё начиналось, у всех душа горела. Всегда подадут, хотя и у самих денег нет. И спросят, что надо. А потом привыкли, что вот он, храм. Хочешь –молись, хочешь – не молись. Жизнь лучше стала. А души очерствели. Мы ж сидим, всё видим».

***

А ведь и правда. Мы мимо этих бомжей проходим как мимо пустого места. Как бы не видим их. А они-то нас видят. Причем годами. У нас свои дела, беды, радости, горести, соцсети, работа. А у них перед глазами только мы. Изо дня в день они видят, кто из нас в каком настроении. Слышат, о чем говорим по телефону, проходя мимо них. Как обижаем друг друга, сплетничаем. Знают, кто женился, кто развелся, у кого кто родился. Кто с кем поссорился, кто помирился. Кто машину купил. Кто детей отругал. Что дети делают за нашей спиной. Как вообще церковная жизнь идет. Они же десятилетиями у храмов сидят. Видят, как мы меняемся. Или не меняемся. Они нас смотрят как кино. И знают уже наизусть. Ох, сколько всего они могут о нас всех рассказать. И часто они мудрее нас, как Катя вот эта. Раба Божия Екатерина – Царствие ей Небесное. Разве нет?

Фото: Владимир Ходаков