«Отчаянных и безнадежных ободряющая»
Юлия Кулакова
С просьбой о молитве за рабу Божию, имя же ее Господь ведает.
…Нет, она не хотела сейчас ни с кем говорить. Она вообще не любила разговаривать никогда и ни с кем. С детства привыкла сжиматься как от удара от любых первых звуков человеческого голоса, от слов, обращенных к ней, от внимания. Потому что…
Впервые она порезала себе руку в десять лет. Ножом. Тупым. Потом больше и больше. Потом, в семнадцать, взяла в руки лезвие. И, когда уже решилась, пришло осознание, что это всё неправильно, а на самом деле нужно бежать. Бежать далеко-далеко и быть одной. Одной и там, где нет никого, кто бы знал ее в первые семнадцать лет ее жизни.
Схватила из аптечки бинт – он размотался весь; начала перетягивать руку неумело, кое-как, держа бинт зубами, пытаясь остановить кровь. Удалось.
Это сейчас легко: открыл интернет и прочел, что означает иностранный термин «селфхарм». В несколько минут узнал, что вред, наносимый себе, чаще всего случается из-за тяжелой ситуации в семье. Когда с ребенком жестоко обращаются. Вплоть до непоправимого. А тогда – а тогда она просто носила даже в жару одежду с длинными рукавами и соседки в лицо называли ее наркоманкой… Собственно, наверное, и сейчас мало кто об этом читает. На днях она была у стоматолога. Вскрикнула, сказала, что больно. И врач, брезгливо потыкав пальцем в шрамы на ее руке, сказал: «А вот это вот не больно было делать?!»
Больно. Но где-то во всем существе болело еще сильнее. Говорят, когда что-то болит, когда ничего не болит, то это болит душа.
Нет, наркотики она не пробовала. Да и спиртного почти не пила, только на праздник немножко в гостях. Но, даже прожив несколько лет самостоятельно, боль внутри излечить не смогла. То ли от этого, то ли от чего другого внезапно заболела непонятым недугом с терпимой, но выматывающей болью. Врач разводил руками. А надо было как-то продолжать жить и работать…
И вот сегодня она проходила мимо женской компании, сидевшей на лавке с пластиковыми стаканчиками и большущей бутылкой пива. До того она пробовала пиво только раз и оно показалось ей горьким. А тут – почему бы нет? Она купила одну бутылку, отошла на соседнюю лавку. Выбросила, уже пустую, в контейнер. И подошла к киоску с дырявым выцветшим козырьком, чтобы купить вторую. А потом третью.
Ей казалось, что боль притупляется. И та, что в теле, и которую не может найти врач, и та, что с детства и находится очень глубоко. Три бутылки совершенно невкусного напитка, после которого можно ни о чем не думать. Каждый вечер после работы она их покупала и шла домой.
Коллеги спрашивали, почему она не заведет себе собаку или хотя бы рыбок. Она не могла объяснить, что просто не выдержит ответственности за другое живое существо. Ей казалось, что существо обязательно будет страдать, болеть и в конце концов погибнет в мучениях – и она, конечно же, не сможет его спасти.
* * *
Когда на соседней улице выстроили храм, она решила зайти. Надо купить свечку, подойти к иконам, поставить эту свечку на подсвечник и постоять. И всё. Те, кого она знала, говорили, что делают именно так.
Зашла, купила, подошла. И остановилась. Такой образ она видела впервые.
С иконы на нее смотрела Божия Матерь, воздевшая руки к небу. А в Чаше перед Ней был Сам Христос. Сошедший с Материнских рук, чтобы спасти людей.
Маленькая свечка уже догорала, а она всё стояла и смотрела на Младенца в Чаше.
Забрала с собой буклетик храма, чтобы почитать. «Неупиваемая Чаша» звался образ, и храм был выстроен в честь этого образа. Что делают в храме, кроме того, что ставят свечки, и для чего вот такая Чаша – пока представлялось весьма смутно. Но когда в руках с буклетом она подошла к киоску, то вдруг в голове будто что-то прояснилось. Будто приоткрылась какая-то завеса и стало больше света. Пришло понимание, что вот эта вот Чаша, в которой Младенец, и то, что она собирается сейчас купить, – они… просто не могут быть в одной плоскости.
Она прошла мимо киоска. Успела увидеть, как продавец, удивленный, смотрит ей вслед.
* * *
Жизнь ее входила в новое русло. Радость о Боге сопровождалась и другими радостями, как величественный водопад – блестящими на солнце брызгами. Не так тяжко ныли душевные раны, потому что теперь она знала, что есть Господь, Который любит ее. В поликлинику пришел новый врач, который быстро разобрался с диагнозом, назначил подходящее лечение, и боль стала слабее. А потом в храм привезли местную святыню – чудотворный образ Богоматери, и, кладя последний поклон у иконы, она почувствовала себя хорошо. Врач в ближайшие дни удовлетворенно констатировал: здорова.
Уменьшился, съежился и отступил ее обычный страх перед людьми. На приходе появились друзья. А еще рядом с ней всё чаще, будто случайно, начинал оказываться один коллега. Стал заезжать за ней по утрам, а на обратной дороге они часто вместе заходили в храм. Он даже отказался ради нее от привычки изредка покупать себе пиво «для отдыха», когда узнал, что она не пьет.
Но смутное беспокойство не оставляло ее. И в один прекрасный день она поняла его причину.
– Всё – для чего-то, – размышляла она. – И если Господь попустил мне узнать, что это такое, то для чего? Может, «искушен быв, может и искушаемым помощи»? И надо теперь помочь кому-то другому выбраться? Когда-то я брезговала пьющими людьми. А теперь не побрезгуешь!
Она вышла на улицу, собираясь дойти до храма и там помолиться у любимого образа.
На скамейке во дворе сидел человек весьма живописного вида. В грязных джинсах, с огромной курчавой шевелюрой. Рядом стояла почти пустая бутылка.
– Привет, дочка! – махнул он ей рукой. – Ты куда такая красивая в платке?
– В храм иду молиться, – отозвалась она.
– Правильно! – уверенно сказал человек. – А ко мне не подходи! Потому что все знают: Николай – пьяница!
А она подошла. Протянула ему маленький образ «Неупиваемой Чаши» со словами:
– Нет, не надо быть пьяницей.
И села рядом.
* * *
Крохотные иконы Божией Матери она теперь всегда носила с собой. И раздавала их. Тем, кто отставлял бутылку ради разговора о Боге. Тем, кто грелся у костра на помойке, – она приносила им готовую еду. Тем, кто плакал и рассказывал, что муж или сын – пьет. Однажды коллега пожаловалась, что сильно болит зуб и боится, как дотерпит до врача. И ей она протянула икону.
– Это ж от пьянства, – недоверчиво покосилась коллега.
– Нет, это о Христе и о Причастии, – засмеялась она.
Коллега на следующий день всем рассказывала, как приложила в автобусе иконочку к больной щеке – и боль прошла в тот же момент. И у врача всё прошло хорошо и быстро, и ничего уже не болит.
По пути с работы она увидела Николая. Он бежал к остановке. В приличной одежде, с новой стрижкой, посвежевшим лицом и… обручальным кольцом. Он очень торопился. Успел радостно ей помахать – «прости, дочка, спешу!» – и запрыгнул в маршрутку.
* * *
А однажды вечером зазвонил телефон. «Давай завтра встретимся, мне нужно сказать тебе что-то важное!»
Она уже знала, что это за «важное».
И именно поэтому – замерла.
Потому что теперь будет что-то большее, чем беззаботные встречи и старомодные прогулки за руку. И нужно будет – чтоб было честно – рассказать. Обо всем. О ранах на руке, которые он видел, но деликатно не задавал вопросов. Об их причинах. О трех бутылках по вечерам. Страха «не поймет и уйдет» – не было. Но как не хотелось ворошить…
Плохо понимая, что делает, она купила в киоске бутылку пива. Впервые за всё это время. Козырек у киоска был новый. И продавец сменился. Незнакомый продавец увидел ее руку и посмотрел брезгливо. Она мысленно выругала себя за майку с коротким рукавом, «да еще в такой холодный день», хотя на самом деле день с утра был жарким – просто сейчас ее бил озноб…
Позже, когда стемнело, она вышла с этой бутылкой во двор, села на ту самую скамейку, где когда-то сидел живописный Николай, называющий ее дочкой.
Всхлипнула. Внезапно стало страшно и одиноко. Уже потянулась открыть бутылку, но вспомнилось прочитанное в книгах: боишься – молись. Сейчас, что бы ты ни делал. Если можешь воззвать к Богу, даже совершая грех, – воззови, и Он протянет руку.
«Днесь притецем вернии / к Божественному и пречудному образу Пресвятыя Богоматери», – тихо запела она тропарь, который давно помнила наизусть.
И вдруг посреди пустого двора появился кот. Большой и пушистый. Он запрыгнул на скамейку и начал тереться о ее плечо, словно требуя погладить.
Она несмело протянула руку, а кот будто этого и ждал. Аккуратно ткнулся носом в ее ладонь, подошел ближе – и лизнул ее шрамы. Раз, другой, третий. Она изумленно наблюдала за ним.
Кот забрался к ней на колени и довольно замурлыкал.
А потом, минут через пять, встал и ушел. Словно растворился.
А она вдруг поняла, что страхи остались в прошлом. И всё прошлое – в прошлом. И человек, который любит ее, будет с ней всегда. И Господь всегда рядом и всегда защитит.
Она встала и пошла домой. С твердым намерением немедленно позвонить подруге, у которой есть серенькая с белой грудкой кошка в счастливом ожидании, и попросить для себя котенка.
Неоткрытая бутылка осталась стоять на скамейке.
