Лука! Посмотри!
Елена Петросян
…Первым предвестником счастья был запах роз и сдобных булочек. Он врывался в раскрытые окна машины, лишая мамин голос строгих ноток, а меня – способности усидеть на месте.
Улица Марии Ульяновой… проспект Мира… поворот. Машина останавливается, я вылетаю из нее и мчусь навстречу бегущим ко мне двум красавицам, самым любимым, самым веселым, самым сказочным. Прыжок – и я перехожу из рук в руки, целуя любимые лица, зарываюсь руками в волосы, отвечая на сотни вопросов. Вдруг они смолкают, я выглядываю из-за Томиного плеча и вижу бабулю, а за ней дедушку, торопящегося нам навстречу с маленькой черной Нанкой на поводке.
Маленькие двухэтажные коттеджи окружали огромную пеструю клумбу. Каждое утро, просыпаясь, я высовывалась в окно, пытаясь определить время по уже открывшимся цветам, пока не приходил дедуля. Он закрывал окно, задергивал занавеску и становился на молитву. Сидя в уголке, я старалась не дышать, вслушиваясь в утренний дедов шепот.
Как легко мне будет десять лет спустя биться с юсами, большими и малыми, на лекциях по старославянскому! А тогда, глядя на деда, я пыталась представить себе его отца, моего прадеда, которого дедуля называл странным словом «мученик».
Прадед Лука был священником. Его, отца шестерых детей, арестовали в 1937-м – он отказался выступить по радио с отречением от веры. О том, как он погиб, мы узнаем лишь в 1992. В Каспийском море была затоплена баржа, на борту которой находились «служители культа». Дед не дожил до того дня, когда Танечка, его дочь, получила ответ на свой запрос. Он умер рано, в шестьдесят четыре года. Внезапно открылись зарубцевавшиеся было язвы – память о Маутхаузене, куда он попал в 19 лет вместе с генералом Карбышевым.
Как он тогда выжил? На этот вопрос дед всегда отвечал одинаково: «Отец вымолил». «А нас он защищает?» – спрашивала я. «Всегда. Всех вас. Ничего не бойся, моя поповна». И я верила…
В первый раз по-настоящему я испугалась, когда в 1998-м мама попала в реанимацию Республиканской инфекционной больницы. Ботулизм отключил легкие и зрение, и она дышала благодаря аппарату искусственного дыхания, который работал на электричестве. А его отключали. Без предупреждения.
В первый раз это случилось на второй день нашего пребывания в больнице в два часа ночи. Мне вручили грушу, показали, как вдувать воздух в остановившиеся легкие, и предупредили, что больше сорока минут подавать воздух вручную не рекомендуется.
«А что будет, если свет не дадут?» «Умрет. Ищите генератор». Папа ушел. Я не представляла, где и что он собирается искать. Февральской ночью в конце 1990-х на улицах города не было ни машин, ни людей. Сестра побежала искать телефон… и вернулась в ужасе. В реанимационном отделении Республиканской больницы городской телефон не работал. Прошло двадцать минут. Света не было. В полной темноте и беспросветном одиночестве мы с сестренкой стояли у кровати мамы. Я подавала воздух, отсчитывая каждую секунду. Вдруг из коридора послышался чей-то заспанный голос: «Лука, посмотри, кто-то стучит!» Это была Иринка, наша подруга детства. Узнав от соседей о случившемся, она пришла к нам после работы. С мобильником – большой редкостью в Тбилиси того времени.
Мы начали обзвон и уже через 10 минут знали, что папа моей ученицы Марины Макаровой вышел с генератором из Ваке и несет его к нам в больницу, в Сабуртало. Пять минут спустя дали свет, а еще через два часа запыхавшийся Георгий Макаров внес в нашу палату бесценный генератор, который простоял у мамы все 50 дней, пока не заработали легкие.
«Лука, посмотри...» После трех недель непрерывного напряженного внимания – отключение электричества могло произойти в любой момент дня и ночи – мы с сестрой стали сдавать. В момент остановки аппарата мама впадала в панику. Ослепшая, она зажмуривала глаза и замирала, сцепив руки с побелевшими костяшками. Яд проник в ее сердце, ослабил его, и каждое нервное потрясение, вызванное страхом удушья, заканчивалось тяжелым сердечным приступом.
Мы сдались бы раньше, если бы весь Тбилиси не встал рядом с нами. Наша 56-я школа на 52 дня лишилась двух классных руководителей – математика и филолога, – давая нам возможность ухаживать за мамой. Наши соседи и друзья раздобыли еще два генератора – в придачу к первому, макаровскому. На всякий случай. Нас с Викушей подменяли по всем фронтам: проводили наши уроки, готовили и приносили еду, стирали вещи, смотрели за осиротевшим котенком, баловали врачей всякими вкусностями, носили ночным медсестрам фрукты и бонбоньерки, чтобы те не требовали денег, – ведь маме нужно было каждые полчаса проводить процедуры, облегчающие дыхание.
Друзья, коллеги, родительницы наших с Викой классов приезжали, практически, ежедневно. Привозили нам записки от детей, передачи, а однажды устроили великий праздник – вывели под окна реанимации оба наших шестых класса. «Как Штирлицы смотрят», – прокомментировала эту сцену дежурная медсестра, но нам с сестрой было все равно. Мы не могли спуститься к нашим детям из инфекционки, но личики, задранные к окнам второго этажа, излучали такой мощный поток уверенности в благополучном исходе, что разделяющие нас метры не имели никакого значения.
На 22-й день дежурства я ошиблась и дала маме не то лекарство. На 23-й сестра чуть не уронила в дыхательную трубку иглу от шприца. К тому времени мы обходились уже без врачей. Медицинский персонал ограничивался предоставлением нам оборудования, необходимого для ухода за больной, а все остальное – от покупки лекарств до выполнения процедур – лежало на нас.
К тому времени мама без аппарата могла дышать не более трех минут, сердечные приступы учащались, необходимые лекарства стоили больших денег, а врач периодически требовал круглую сумму за труды.
…И я смалодушничала и позвонила младшей тете – разрывала необходимость поплакаться в жилетку. Нет, на ее приезд я не рассчитывала. Двое детей-подростков в конце 1990-х – о каком приезде могла идти речь? Но уже через сутки моя Томочка была рядом с нами. Услышав голос любимой младшей сестры, мама стала оживать буквально на глазах. И уже к вечеру начало возвращаться зрение. Тома сумела убедить ее подышать подольше – и у мамы получилось.
Шаг за шагом главная фея моего детства железной рукой возвращала в нашу жизнь смех, спокойствие, жизнь. Она улетела, когда мама снова научилась ходить. Все это время за ее детьми присматривала наша Танечка, средняя тетя.
С ней мы увиделись позже – в 2004-м, на Новый год. Это был самый сказочный праздник – праздник возвращенного детства. Мы не спали, рассказывая друг другу о том, что наслучалось за это время. Мы вновь и вновь перебирали чудесные подарки, привезенные ею – свидетельства многолетнего самоотречения. «Что сегодня – кушечное или игрушечное?» – спрашивала я у нее с того дня, как научилась говорить. И всегда получала самое волшебное со свежеиспеченной сказкой.
И тетушка не собиралась прерывать традицию. Они всегда была рядом. Когда умер папа, прилетела Томочка. В течение двух месяцев, оставив семью, она приводила нас в порядок, а потом улетела, забрав с собой моего пятилетнего сына – ребенку надо было отвлечься, а мне отдохнуть. Когда я прилетела за ребенком, мои поседевшие феи... Нет, этого не рассказать. Месяц с ними, с сестренкой и братом, обворожительным племяшкой и любимым дядей, я не забуду.
И был еще один Томочкин приезд, внезапный, счастливый, суматошный. Как мы прыгали, предвкушая наш месяц, целый месяц! Но все пошло не так. Начали появляться новости, которые казались бредом. Газетные сообщения, больше похожие на сводки Совинформбюро. Дочь, внуки и зять в Киеве, сын, сестра и муж – в Донецке. Все под ударом. И она улетела к ним.
Скайп – суррогат общения. Мне его не хватает. Поэтому по скайпу разговаривает мама, а я хожу кругами вокруг и ловлю интонации – по-другому ничего не понять… Но я верю: они нас сберегут. Вокруг моей Томочки – круглосуточное солнце, вокруг моей Танечки – море умиротворения. Даже сейчас, под бомбами. Они знают одно: нельзя дать мне увидеть осколки в парке Щербакова – там я учила буквы в надежде прочитать то, что было написано на огромной раскрытой книге в центральной аллее. Они не дадут мне увидеть снаряды на набережной, где рыбаки дарили мне рыбок в целлофановых пакетиках. Они закроют мне глаза и оставят невредимыми детскую библиотеку, кинотеатр Шевченко, наш аэропорт… Они – хранительницы моего детства.
Но что-то случилось вчера. Танечка вдруг сказала: «Сегодня под нами весь день дрожала земля». Господи! Спаси и сохрани. Лука! Посмотри!
