Беженцы

Вероника Шевцова

Самое страшное в любой войне – это то, что страдают мирные и ни в чем неповинные люди. Политики зарабатывают себе политические бонусы, ведут переговоры и делят границы, бизнесмены наживают на войне капиталы, солдаты делают свою профессиональную работу – сражаются. И лишь самые уязвимая и ни в чем неповинная категория людей – дети, женщины, старики – страдают просто потому, что война пришла на их землю. Перед вами – простые рассказы беженцев с Украины, для которых мир рухнул, когда на их землю пришла война.

Тихон и Василина

Тихон и Василина (обоим по 26 лет, г. Ростов-на-Дону)

Рассказывает Василина:

«Я родилась и выросла в Донецке. Наш дом находился менее чем в километре от аэропорта. Когда его начали бомбить, мы с мамой две недели боялись выходить из дома. Взрывы, непрерывные обстрелы… Постоянно летали вертолеты, самолеты. Ужас. Мы ничего не понимали, но каждый день надеялись: завтра все кончится, но оно никак не кончалось. В мае мы с мамой начали думать о том, чтобы убежать в Россию. Пару раз съездили к дальним родственникам, которые живут возле самой границы, а в июне уехали совсем.

Мы часто созваниваемся со знакомыми в Донецке, и они все время рассказывают: разбомбили еще один дом на соседней улице, кого-то ранили, кого-то – убили… В нашей квартире сейчас нет в окнах стекол, их выбило взрывом, и наши соседи заколотили пустые проемы картонками.

Когда мы переехали в Ростов-на-Дону, я понимала, что важнее всего получить работу. А это очень сложно – ведь поток беженцев сюда огромный. Мы с мамой пришли в храм Покрова Богородицы, помолились, зажгли свечи… И здесь я впервые увидела красивого молодого человека. Потом оказалось, что его зовут Тихон, он работает в Социальном отделе Ростовской епархии.

Соцотдел находится возле Покровского храма, и я, особо ни на что не надеясь, пришла туда спросить, нет ли для меня работы. Мне предложили сначала потрудиться в качестве волонтера, поучаствовать в одном из церковных проектов по помощи нуждающимся – расфасовывать «народные обеды». Я без раздумий согласилась. Ведь эти обеды могут помочь кому-то выжить. Когда ты вынужденно оставляешь родной дом и теряешь все, что имел, твое мировоззрение меняется. Начинаешь больше уделять внимания людям, переживаешь и ощущаешь каждую трагедию как свою собственную.

И вот там, на фасовке «народных обедов», я во второй раз увидела Тихона – своего будущего мужа. Тихон родом из Ростова-на-Дону. Когда-то был моряком, ходил в рейсы. Когда началась война на Украине и он увидел на улицах родного города беженцев, понял, что, если не начнет им помогать, будет мучиться угрызениями совести до конца жизни. И стал заниматься социальными проектами в епархиальном соцотделе.

Мы с Тихоном поженились через несколько месяцев после знакомства. Нас обвенчал иерей Евгений Осяк, руководитель Социального отдела по благотворительности, где я сейчас работаю по своему образованию – бухгалтером. Вот так я убегала от войны, а нашла свое счастье».

*    *    *

Елена Федоровна и внучка Диана

Елена Федоровна и внучка Диана (приют для беженцев «Ангелы Анны», г. Ростов-на-Дону):

«Я из Первомайска Луганской области. Наш город сейчас полностью уничтожен. Нас с четырехлетней внучкой и раненым внуком сюда привезли ополченцы. Добрые люди помогли нам собрать деньги, чтобы Сереже сделали платную пластическую операцию, и теперь он уже может сам дышать. У него осколок от снаряда прошел через все лицо, от одной щеки до другой, через нос, повредил носовую перегородку, а еще один осколок у него в голове.

Это было 28 июля. Нас начали бомбить в 4 утра. За 3–4 часа разбомбили все: дома, школы, детсады, храмы. Мальчика моего ранило осколком снаряда. Соседи попрятались в подвал, а я оставила внучку на соседей и побежала с ним на руках в госпиталь. Бежала 12 километров. Когда ему сделали операцию и он стал приходить в себя после наркоза, я попросила врача оставить его в госпитале, а сама побежала назад, за внучкой. Я ничего не видела, не чувствовала – понимала только, что мне надо бежать, спасать девочку, – и я бежала.

Ополченцы на каком-то посту меня не пропускали. Я молила: «У меня там в подвале дите», – а мне говорили: «Ищите внучку в других подвалах, тот подвал разбомбили, люди оттуда убежали». Но я-то чувствовала, что она там! Там я ее и нашла. Малышка восемь часов простояла, спрятавшись за досками, трясясь от страха. Я ее подхватила, и мы побежали с ней обратно 12 километров под бомбежкой в госпиталь, где был Сережа.

Потом ополченцы нам стали кричать, что госпиталь сейчас будут бомбить, быстро посадили в автобус, где были женщины и дети, и мы поехали. Перед автобусом и позади него шли ополченцы. Мы отъехали, наверное, километров 50, и тут автобус остановили: над нами появился самолет, мы выскочили, легли на землю. Детки такие умные: их ведь никто не учил, но они первые попрыгали в травку, спрятались. Сережа был у меня на руках. Дианочка плачет, просит пить, у внука начался жар. Самолет пролетел очень низко над нами…

Не знаю, какими судьбами, но мы подъехали к границе. Нас сразу поселили в палаточном лагере. Вот так мы оказались в России. Низкий поклон всем, кто нам помогает, и спасибо организации "Сума самарянина"».

*    *    *

София Дмитриевна

София Дмитриевна (ПВР на территории детского оздоровительного лагеря «Парус» под Ростовом-на-Дону):

«Мы уехали из Гранитного, потому что начались боевые действия… Мы в Гранитном живем на этой стороне, а ДНР на другом берегу, и вот начались обстрелы. У нас в селе стоят украинские войска, и в тот день они внезапно начали обстреливать ополченцев. Стреляли и с той, и с другой стороны – и все по нашему поселку. Уничтожили много домов, очень много было погибших. Вы не представляете, как это страшно – убегать из дома под падающими снарядами. Бежишь и не знаешь, добежишь до подвала или нет.

Я уехала оттуда 31 марта, а мои дочка и трое внуков – еще в январе. Здесь мы жили сначала в ПВР «Орленок» в Красном Десанте, потом переехали в ПВР «Парус». Муж дочери остался на Украине, работает дальнобойщиком…»

*    *    *

Екатерина Смолина и ее бабушка

Екатерина Смолина, 9 лет, и ее бабушка Антонина Иосифовна (г. Ростов-на-Дону)

Летом прошлого года Катя вместе с родными (бабушка и дедушка, их сын-инвалид и трое внуков) вынуждены были бежать в Ростов. Здесь их приютил ростовчанин Игорь Греков, пустивший в свой трехэтажный дом сразу несколько семей вынужденных переселенцев.

Волонтеры, взявшие шефство над переселенцами  (сегодня их там 72 человека), предложили детям поучаствовать в международном конкурсе «Красота Божьего мира», который проходит в рамках Рождественских образовательных чтений. Катя нарисовала несколько сюжетов, среди которых – изображение мальчика, качающегося на качелях, привязанных к дулу танка, и надпись: «Как хочется жить!» Ее рисунок победил в конкурсе, и в январе этого года Катя была приглашена в Москву, где получила специальный приз жюри и грамоту из рук Святейшего Патриарха Кирилла.

Картина Кати Смолиной

Рассказывает Антонина Иосифовна:

«Когда мы приехали сюда из Донецка, нам, слава Богу, попался добрый человек, золотой человек – Игорь Михайлович Греков, который дал нам тепло, добро. Наши волонтеры хорошо к нам относятся, иначе мы вообще не знаем, как бы сложилась наша судьба. После всего, что мы перенесли и что наши люди там до сих пор переносят…

В нашем городе находится украинская армия, которая убивает, расстреливает. А у меня там дочь с ребенком осталась, они живут в бараке без света, газа и воды. Наш дом полностью разбомбили. Когда уезжали, мы ничего с собой не брали, только документы. Пенсию мы не видели с того самого дня, как пересекли границу.

А я ведь была участницей референдума, меня уже искали. Я «сепаратистка», и вот стоит «сепаратистка» (показывает на Катю). Мы вынуждены были уехать, потому что не хотели быть с фашистами. Мы хотели жить и работать, как мы работали всю жизнь.

Низкий поклон хозяину этого дома, прекрасному человеку, и нашим волонтерам. Помогают нам епархия Ростова-на-Дону и администрация города. Низкий поклон русским людям. Мы хотим домой, но нам некуда ехать».

*    *    *

Людмила Александровна Федорова

Людмила Александровна Федорова (церковный центр помощи беженцам, г. Белгород):

«Наша семья – 10 человек, из них пятеро детей приехали из Луганской области. Меня пытались расстрелять на блокпосте только лишь за то, что я спросила, зачем они к нам приехали на этих танках, на БТР, с оружием. Вы знаете, весь Донбасс – русскоговорящий, но у нас в городе, практически, нет людей, которые не любят украинский язык. Я могу и украинской мовой балакать, и на русском говорить, но мне и моим детям ближе русский язык. Я хочу говорить на русском языке. Почему меня за это кто-то должен убивать?

Наверное, мои слова не очень понравились нацгвардии Украины, и они просто девять дней держали нас в плену, то есть ни в поселок, ни из него мы не могли выйти – ни одна машина не проходила, мы были полностью отрезаны. Они наставили мин, растяжек. Я спрашивала: «А если пойду вдоль озера?» Гвардейцы отвечали: «Там сидят снайпера. Как повезет». На свой страх и риск люди шли лесными тропами.

На десятый день, наверное, устроили перемирие после боев или что-то произошло – нам разрешили пройти. Я быстро собрала внукам покушать – и пошла. На асфальте в шахматном порядке были разложены бетонные блоки. Я прошла два блока, а возле третьего сидит рядом с каким-то орудием мужчина достаточно зрелых лет. Я подхожу, а он встает из-за своей пушки, хватает автомат и упирает его мне в живот. И начинает меня обзывать. Этот человек был явно не в себе, у него глаза были белые от злобы, как будто закапанные молоком.

Наверное, Господь меня спас для чего-то, но рядом был еще один бетонный блок и там стоял солдатик, мальчишка лет тридцати. Он подошел, отвел от меня автомат, опустил его дулом вниз и стал с сильным западным акцентом по-украински говорить с тем, взрослым. Мол, не надо, пусть проходит, и мне говорит: «Иди, иди, мать». То ли у него совесть взыграла, то ли сердце доброе, еще не испорченное, но, благодаря ему, я прошла тот блокпост. Пока я шла, я каждой клеточкой спины ощущала взгляд человека с автоматом и ждала выстрела в спину. А когда поняла, что выбралась, то обняла километровый столб и заплакала.

Днем раньше у нас в поселке расстреляли похоронную процессию на кладбище. Блокпост находится в 150 метрах от моего дома, и я подумала, что этот человек просто когда-нибудь придет и перестреляет нас всех. Ради внуков, чтобы спасти эти пять жизней, я решила переехать в Россию.

Конечно, мы тоскуем по своему дому, мы плачем, это понятно – когда лишаешься всего в один миг, то понимаешь многое. Я не понимала, что такое быть беженцем, пока не переступила российскую границу. Могу честно сказать, что никогда в своей жизни я так не молилась, как в те часы, когда мы переезжали через блокпосты, убегая в Россию. У моего внука российское свидетельство о рождении, и поэтому, когда в автобус зашел человек в черной одежде, боец «Правого сектора», я подумала: «Ну все, сейчас он нас выведет на обочину и оставит в поле». Это было ужасно. А когда мы переступили российскую границу, я подошла к пограничнику и сказала: «Мы – беженцы», – вот тогда я и поняла смысл этого слова. Это очень тяжело в психологическом плане.

Там у нас осталась вся жизнь, мы не знали, куда мы едем, кто нас примет, кто нам поможет, у нас ничего не было, кроме небольшого количества вещей. Мы приехали в восемь вечера, и некуда было идти, мы не знали города, поэтому заночевали на вокзале. В 6 часов к нам подошли сотрудники линейного отдела милиции, пожелали доброго утра и сразу спросили: «Чем мы можем вам помочь?» Вы не представляете, насколько нам дороги эти слова. Мы приехали 13 июня, 14-го утром было очень холодно, а мы были легко одеты. Нас посадили в машину, отвезли в УФМС, объяснили, как быть, как дальше действовать – поверьте, это очень дорогого стоит».

*    *    *

Анна

Анна, 27 лет (ПВР на территории детского оздоровительного лагеря «Юность», Белгород):

«Мы жили под Мариуполем, в Володарском районе. Там пока еще нет военных действий, но из Запорожья постоянно приходит военная техника. И знаете, сердце кровью обливается, когда маленькие дети видят падающую звездочку и загадывают желание: "Чтобы больше не ездили танки".

Из этого ПВР нас скоро отправят по программе переселения в Нижний Новгород. Мы с мужем обычные люди, не разбираемся в политике и никогда не поймем, кому понадобилась эта война. Только очень горько, что не дали нам спокойно жить, что пришлось бросить свой дом.

У мужа там осталась мать, 1,5 года назад она перенесла инсульт. Она лежачая, вся правая сторона тела парализованная. За ней ухаживает старшая сестра мужа. Пенсии там пока еще платят, но это сущие копейки – ее пенсии не хватает на 2 упаковки памперсов, которые ей нужно менять утром и вечером. После покупки памперсов от этой пенсии остается 80 гривен, а еще нужно 860 гривен на лекарства. Мы можем покупать лишь половину из списка лекарств, которые ей выписал врач – только жизненно необходимое. На витамины просто нет денег.

Мы, как и многие, уехали из-за детей, чтобы они не увидели войну, не увидели весь этот кошмар, не попали в "котел", как в том же Дебальцево. Вместе с мужем мы прожили почти девять лет, а в Россию перебрались с двумя сумками вещей – ничего не могли взять с собой, да и как это перевезешь, если даже не знаешь, куда едешь? Сложили всю свою жизнь в две сумки и поехали».

*    *    *

Александра Михайловна Перькова

Александра Михайловна Перькова, старшая сестра сестричества при Марфо-Мариинской обители милосердия, г. Белгород):

«Мы с сестрами ежедневно кормим около 100 бездомных, но за продуктами и горячими обедами приходит и много беженцев. Большинство из них – это женщины с детьми. Мы выдаем им самые необходимые продукты питания – крупу, масло, хлеб – то, в чем больше всего нуждается каждая семья.

За последнее время в Белгородской области количество беженцев увеличилось – приехали почти 15 тысяч человек. Конечно, прежде всего им нужна работа. А где ее найти? Основные предприятия нашей области – горно-обогатительные комбинаты. Крупные ГОК расположены в Старом Осколе, Губкине (Лебединский ГОК), но устроиться туда на работу непросто. Поэтому беженцы, в основном, работают не по своей специальности. Представьте, приезжает инженер-металлург с юго-востока Украины, приходит к нам в обитель и просит: "Может быть, найдете мне хоть какую-то работу? Например, я могу ухаживать за больными".

Поэтому люди устраиваются, кто как может. Те, у кого есть какие-то средства, снимают жилье. Те, кто не имеет такой возможности, живут в пунктах временного размещения. Оттуда почти все уезжают по программам расселения. К сожалению, у нашей обители не хватает средств на то, чтобы полноценно помочь всем беженцам».

*    *    *

Жанна

Жанна (ПВР на территории детского оздоровительного лагеря «Юность», г. Белгород):

«Две недели назад мы приехали из Мариуполя, часть семьи осталась там. Буквально вчера разговаривала по телефону с мамой, спрашивала, что у них происходит. А она, знаете, так просто отвечает: "Ну что, стреляют"…

Мы с мужем еще можем попытаться начать жить заново, а моей маме 70 лет, она не хочет уезжать. Говорит: "Квартиру не брошу, буду сидеть до последнего. Вы езжайте, как обустроитесь, тогда, может быть, я к вам приеду". Вместе с мамой в Мариуполе осталась старшая дочка 27 лет, у нее 6-месячный ребенок. С нами приехали средняя дочь, ей 26 лет, младший сын (9 лет) и внучка.

Наш сосед, дай Бог ему здоровья, привез нас прямо к ФМС, нас сразу поселили сюда, в "Юность". Собираемся ехать по распределению в Нижний Новгород, а там – как сложится. Если получится обжиться в России – будем вывозить остальных».

*    *    *

Евгения и Денис

Евгения, 24 года, и Денис, 27 лет, (ПВР на территории детского оздоровительного лагеря «Юность», г. Белгород).

Рассказывает Евгения:

«Мы из Донецкой области, город Димитров. Моей маме 62 года – такой возраст, что переезжать куда-то и психологически, и физически тяжело, поэтому она осталась. В самом Димитрове военных действий нет. За городом были обстрелы, но в целом более-менее спокойно. Мы уехали, потому что для молодежи там нет никаких перспектив, нет работы. Россия сейчас помогает нам больше, чем Украина. Даже если ситуация изменится, мы не хотим возвращаться назад, хотим укорениться здесь.

Отношение к людям на родине просто ужасное. У нас шахтерский город, две шахты просто закрыли, осталась одна. И на тот момент, когда мы уезжали, шахтерам уже пятый месяц не платили зарплату. А нашим мужчинам больше негде заработать. В Димитрове еще есть мясокомбинат, но, если перевести зарплату на нынешний курс, то можно заработать около 5–6 тысяч рублей в месяц. Как прожить на эти деньги?

Сейчас оформляем последние документы, на днях уедем по программе переселения в Самару. Туда уже переехали наши знакомые из Димитрова, устроились работать на керамический завод. Говорят, там есть вакансии. Мы не связываем свое будущее с Украиной».