Победительницы
Нино Чикобава
Часть первая
«Господи, благослови и даруй мне мысль благу!»
Просила перед началом работы и... вдруг: «Тюить-тюить! Трууу-ту-титу-ту!» В приоткрытом весеннем окне примостилась синичка. Она, будто подбодрив, оглядела все по-хозяйски, походила взад-вперед по подоконнику, даже взглянула, забавно свесив головку вниз на пол (а может, что-то там завалялось для меня?), взглянула прямо в глаза... и улетела.
В начале мая много дел у перелетных, нет времени сидеть со мной. Интересно, где были они тогда, 70 лет назад, когда в Берлине еще все сотрясалось от канонад? Были ли тогда птицы вообще, пели ли? Когда земля наша первыми дождями омывала свои кровавые слезы и напитывалась этой кровью, смешанной со слезами и потом наших солдат – дедушек и прадедушек. Когда бабули наши и те, кто остался с ними, начинали радоваться: «Вот оно, уже близко, чуть-чуть осталось потерпеть». Никто им не объяснял, как надо любить детей, как рожать без врача, куда направлять законные претензии по правам человека. Как же они смогли осилить эту дорогу к Победе?
Баба Юля
Юлия Петровна жила в нашей «Тифлисской слободке» с мужем, бывшим морским офицером. Вырастили троих детей, все поразъехались и остались старички с соседями. После кончины мужа одна баба Юля.
Юлия Петровна была высокой красивой женщиной, почтенный возраст и, как оказалось, тяжкие работы не сломили ее стати. Седые, аккуратно заплетенные в косу волосы кругом обвивали голову, а поверх них она носила белую косыночку. Кожа на лице тоже была абсолютно белой, а украшением лица были глаза-агаты, смотревшие ласково и спокойно. Ровная спина, стройная фигура... В комнатах всегда прибрано, кровати застелены, и какой-то вкусный-превкусный запах витал в доме. Словом, так и манило к ней зайти...
Вечерами, сидя под лампой, она читала газету. Без очков, но всегда пальцем водила по строчками. Соседская девочка, которая зачастила бегать к старушке, как-то спросила с детской непосредственностью: «Юлия Петровна, а почему Вы пальчиком водите, Вы плохо видите, что ли? Тогда надо очки!»
«Что ты, деточка, – всплеснула руками Юлия Петровна, – вижу-то я хорошо, вот... читаю плохо. У меня ведь всего восемь классов образования, глупая я»... И вздохнула.
Родом она была из Приморского края. Жили недалеко от Владивостока, в школу ходила в соседнюю деревню, вот и получалось обучение через пень-колоду. То матери надо помочь, то отцу, то уроки пропали – учительница была одна и болела. После восьмого класса на завод во Владивостоке устроилась. Там и встретилась она со служившим на флоте дядей Борей. Полюбили друг друга молодые, поженились, все чин-чином. Перевели его на Черноморский флот, дали домик, и тут война! Муж, как и все военные, на фронт ушел, а у нее только родился первенец.
Так и пережила она войну: ничего не делала, как сама говорила. Растила маленького и работала, стараясь прокормиться. Голь на выдумки хитра: когда картошка стала заканчиваться, вот что придумали: соседки из очистков картофельных «глазочки» выковыривали и сберегали: авось хоть что-то взойдет... Из-за обстрелов, грохота рыба ушла на дно, в речках изредка удавалось поймать. Так и жили, иногда на целый день одна луковка, кусок хлеба. Чай травяной заваривали, а потом и кору древесную. Малому давала старую сухую корочку, он ее сосал целый день и не плакал.
Трудились до упаду в две, три смены. Завод, где она работала, производил боеприпасы. Отливали пули, женщины перетаскивали авиационные бомбы, по нескольку женщин на бомбу... После этой-то работы и искривились ее руки, исказились длинные пальцы, остались боли в спине.
Вот этими самыми пальцами, носившими бомбы, баба Юля то вязала, то чесала шерсть, то месила тесто. Пирожки предназначались для поминовения усопших родителей в церкви. А еще она украшала покупные вещи, лишенные красоты: либо вышивала на салфетках, либо выдергивала по кромке из полотенец нить и связывала ее в бахрому, заплетала... Говоря современным языком, получались авторские работы.
«А зачем Вы так делаете, – спросила та приставучая соседская девочка, – Вам разве не трудно? И для кого? И телевизор не смотрите...»
«А как же, деточка, не могу я без дела, скучно тогда становится, мысли лезут разные ненужные. Трудно без дела, а за работой время летит. Делаю я... да вот для тебя и делаю. Чтобы красиво было, аккуратно, чтобы ты меня вспоминала, когда уйду я... А телевизор чего смотреть...»
«Куда уйдете?» – спросил ребенок, не понимая.
«К Богу пойду, на небо, когда Он позовет, как все, – отвечала Юлия Петровна, слегка прищурив глаза и улыбаясь. – На, возьми вот полотенчико от меня на память».
Баба Лена
Жила еще в «слободке» тетя Лена. Были у нее дочка и сын: дочка вечно на работе, а сын жил в другом городе и приезжал изредка. Тетя Лена не была такой видной красавицей, как Юлия Петровна. Тиха, спокойна, да и говорила она как-то боязливо и лишь по большой необходимости. И тоже всегда носила косыночку, что нас, детей, сильно удивляло: а зачем?
Стирала она невиданно: ставила деревянный длинный таз (это уж потом стало известно, что мы видели то самое корыто из «Сказки о рыбаке и рыбке»), заполняла его кипятком так, что валил густой пар, высыпала из коробочки какую странную коричневатую стружку и вставляла металлическую терку. Терка эта была для белья: его тетя Лена терла как морковку, потом сливала воду, отжав, все повторяла сначала, а затем выполаскивала белье в длинной оцинкованной ванне. По кухне кружился головокружительный запах чистого белья, и было оно удивительно белым, без морщин. Ужасно интересно было, что за волшебные стружки у тети Лены в корыте, и она с готовностью объяснила: «А это, деточка, еще с детства голодного да с войны осталась привычка – ничего из хозяйства не выбрасывать. Мыло стиральное, когда уж совсем маленький обмылочек, берем и на мерочке натираем, вот и остается такой порошок для стирки».
Детство ее и впрямь было голодным: с Поволжья семья бежала в 20-х годах от голодомора. Как и многие ее земляки, кто пешком, кто на подводах, приехала с родителями на Кавказ, прослышав, что люди там живут добрые, земля плодородная. И поселились в Грузии. Пошла было на шелкоткацкую фабрику работать, но... вышла замуж, на том и закончила работу с учебой. Читала тетя Лена плохо, расписывалась крестиком. Во всем в жизни привыкла полагаться на отца, потом – на мужа и на Бога, в Которого верила всегда. Молитвы знала во множестве наизусть. Это и были те слова, которые она нам, детям, приговаривала, когда мы кричали и ссорились (дети, конечно, не понимали, что она нашептывает, и втайне держали ее за волшебницу). Когда между соседками по кухне возникало разногласие, тетя Лена наклоняла голову и что-то шептала, как и нам. Как правило, все стихало быстро. Сама она ни с кем не ссорилась, только одно могла сказать своей ровеснице, бабе Рите: «Все дела надо на неделе закончить, а воскресенье для Бога. Ты ж не работаешь, зачем же в воскресенье-то стирать да полы мыть?» По воскресеньям она уходила с утра «причепурившись», как сама говаривала, на службу. И возвращалась с блестящими глазами, принося и одаривая детей то конфеткой, то яблоком.
Однажды взрослые, дружившие с ее дочкой, попросили, набравшись храбрости, рассказать, как жили они с мужем-армянином, как войну пережила, одна с двумя детьми? Ведь она, русская по духу и рождению, вышла замуж за армянина, который по-русски еле говорил.
«Понимали друг дружку без слов. Он так умел смотреть на меня, что сердечко замирало», – ответила тетя Лена тихим голосом.
«И что, совсем не ссорились?» – спросила соседка, перевалившая развод.
«Не было времени ссориться у нас. Муж работал допоздна на тракторе; как с работы придет усталый, покормлю его, да опять пойдет дела делать по дому. Работящий он был, не пил, разве что на большие праздники стакан доброго вина пропустит с друзьями дома, так это ж не беда. Ласковый был он, добрый. Как война началась, сразу и ушел, да так и не вернулся, вскорости убили. Остались мы с деточками сиротами, но помогали нам и родня, и чужие: кто курочку пришлет, кто – корзинку винограда, кто – детские вещички от своих, выросших. А мы, женщины, работали в поле, то лозу подвязать, то помидоры, то кукурузу собрать. На всю деревню нашу пара коровок осталась, молоко делили между теми, у кого малыши. И курочек также – кому яичко нужнее, а как иначе выжить без доброты людской и помощи? И в мирное-то время жить надо с любовью, а уж в войну она, любовь эта, увеличивается».
«А вот как же это Вы, в Бога верите, все молитесь, а детей больше двух нету?» – спросили еще мучимые своими мыслями о непонятном для них женщины.
«А Боженька не дал больше зародышков, деточка. И здоровая вроде была, и муж, а вот, значит, так надо было».
Так и прожила она всю жизнь до 82 лет, полагаясь на то, что если Боженька не дал, то и не надо, ибо на все Его воля.
