«Осыпались листья над Вашей могилой...»
Ольга Севостьянова
Без малого три десятка лет Ольга Севостьянова живет в небольшом городе средней полосы России – в Александрове Владимирской области. Все эти годы работает в местной районной газете «Александровский голос труда», активно сотрудничает с издательством Данилова монастыря.
Член Союза журналистов РФ. Автор трилогии книг «На кораблике под сенью Креста» («О жизни и смерти», «О любви и страдании», «О смысле жизни и Промысле Божием»), а также повести для детей «Сказки Морского волка. Хождение за три моря Никитки и его друзей».
Будучи не только журналистом, но и профессиональным филологом (автор окончила факультет журналистики МГУ и филфак ЛГУ), Ольга Севостьянова в своих книгах проводит собственное лингвистическое исследование, помогая читателю глубже вникнуть в суть поставленных проблем, связанных с вечными ценностями.
«ОСЫПАЛИСЬ ЛИСТЬЯ НАД ВАШЕЙ МОГИЛОЙ…»
1.
Самолет трясет как в лихорадке. Его железное промерзшее нутро скрежещет и грохочет. Не шевелясь, я сижу на узенькой металлической скамейке вдоль борта, уже не чувствуя ни рук, ни ног. Наверное, я к ней примерзла. Самолет почтовый, пассажиров видит редко. На этот раз «редкостью» была я. Меня засунул сюда знакомый летчик, так как рейсовые самолеты не летали. Во-первых, было 1 января, во-вторых, мороз минус 55, когда замерзший воздух висит пеленой. Мне надо долететь до Красноярска. Три часа пытки. Потом еще пять часов до Москвы. Правда, на рейсовом самолете. Если, конечно, достану билет.
В Красноярске потребовали заверенную врачами телеграмму, что у меня действительно смертельно болен отец. Я представила, как мама бежит в поликлинику, достает справку, потом на почту… И вот я лечу. Я еще не знаю, что на похороны.
Она позвонила сразу после Нового года. У нее была ночь, у нас – уже утро. Мы сидели с друзьями на диване, тесно прижавшись друг к другу, и дремали. Дом был новый, еще не прогрелся, а отопление так себе. За ночь салаты на столе подмерзли. Мы тоже. Детей, правда, мы укутали и уложили спать. А сами грелись друг о друга. В это время мама и позвонила. Сквозь рыдания она сказала, что конец близок. Я ответила, что сейчас же вылетаю. Благо рядом был тот самый летчик, который и запихнул меня в почтовый самолет.
2.
О неизлечимой болезни папы я узнала летом, когда приезжала домой в отпуск. Папа хотел, чтобы ему сделали операцию, но врач сказал, что поздно. Папа был не просто опорой нашего женского семейного царства, он был несущей балкой. На тот момент ему было 57, мне – 34. Казалось, что сейчас я проснусь – и все будет как прежде. Тем более что как прежде все и было. По первому нашему хотению он возил нас на своем маленьком зеленом «Запорожце» то в магазин, то на дачу.
Машина была его вожделенной мечтой. Он купил ее после двух лет каторжной работы на Кубе. Проектировал для кубинцев дома. Мама проявила чудеса изобретательности, чтобы сэкономить на машину. Сначала купили венгерскую спальню. Несколько лет стояли на нее в очереди. Потом осуществили мамину мечту – шубу. Шуба была шикарная, беличья. Мама носила ее до конца дней, ежегодно реставрируя залысины, которые распространялись по шубе очень быстро. А остальное, самые большие накопления за жизнь, пошло на «Запорожец». Папа был счастлив.
…Он лежал на кровати, став почему-то легким и маленьким. На голове – большая опухоль. Метастазы. Мы с мамой перевернули его на бок, чтобы сделать укол морфия, и я увидела тоненькие ноги, трубочки, выходящие из паха, и громадную незаживающую язву на крестце. Сердце мое дрогнуло и затрепыхалось от пронзившей его острой боли. Горло свело судорогой. Только не заплакать, только не заплакать, только не заплакать…
Мама бегала по аптекам за морфием, доставала дефицитную красную икру, которую папа есть уже не мог, а я была при нем, делала ему уколы. Папа думал, что его лечат. Однажды для укрепления духа я рассказала ему историю, как какой-то человек вылечился от рака. Он изумленно уставился на меня:
– А у меня разве рак?
Я не менее изумленно смотрела на него, не зная, что сказать.
– У меня не рак, – насколько мог твердо сказал мне папа, – у меня опухоль.
Я с ужасом думала о том, что мой отпуск подходит к концу. Бессонными ночами я размышляла, как мне быть. Дома ждут маленькие дети, работа… Но ведь невозможно оставить маму одну… Невозможно... А где-то в глубине души тяжело ворочалась страшная мысль, что было бы гораздо «удобнее», если бы папа умер, пока я еще здесь…
3.
Но отпуск закончился. Самолет улетал в 4 часа утра. Вечером я была в аэропорту. До отлета оставалось несколько часов…
– Как хорошо, что ты вернулась, доченька! – тихо радовался папа. Я сделала ему укол. Рассказала, как в последний момент сдала билет. Что ничего страшного. Что улечу позже.
– Ну и хорошо! – погладил папа меня по руке.
Кажется, впервые за весь этот месяц я уснула быстро. Проснулась от какой-то суеты в соседней комнате. Взглянула на часы. «Четыре часа, – мелькнуло в голове, – мой самолет сейчас взлетает…»
Папа лежал на боку, дыхание его прерывалось, он пытался повернуть голову в сторону мамы.
– Мама, – закричала я, – он хочет с тобой попрощаться!..
– Пришел… Пришел… – прошептал папа и выдохнул в последний раз.
– Кто пришел? Кто? – в ужасе закричала мама.
– Мама, он умер. Умер… – закричала я душераздирающим голосом, который слышала будто со стороны. Я задыхалась, как минуту назад задыхался папа, кашляла и рыдала, рыдала и кашляла…
– Санечка… Нет… Нет… – кричала мама.
Это была первая в моей жизни такая близкая смерть. Мы не знали, что надо подождать, пока тело человека немного остынет. Мы не знали, что можно позвать чужих, чтобы его обмыть. Рыдая, мы опустили папу на простыне на пол и стали его обмывать. Что было дальше, я не помню…
Дальше я помню папу в гробу. Вокруг полно народу. Лицо у папы спокойное. Никаких признаков тления. Но в морге сказали, что нужно залить в нос формалин. Я знаю, что это нужно сделать мне. Не маме же… Я ввожу в нос шприц с формалином и шепчу: «Прости меня, папочка…»
Люди идут и идут, прощаются. Я сижу на кухне и чувствую, как, изгибаясь по коридору, тянется ко мне от папиных ног ниточка смерти. Еще помню, что никто из приехавших родственников не хотел ложиться на постель, на которой умер папа. Легла я. И он мне снился, снился, снился… Он будет еще не раз приходить ко мне, наклоняться надо мной и щекотать мое лицо своими усами…
4.
– Я скоро вернусь, – говорю я маме. – Закончу свои дела и вернусь…
Я не помню, как летела назад. Помню только, как болело у меня горло. Так болело, будто кто-то засунул в него раскаленный гвоздь и проворачивает его там. А я задыхаюсь – и кашляю, кашляю, кашляю…
Лор сказал, что никакого гвоздя там нет, и отправил меня к психиатру. Психиатр выписал какие-то таблетки – и я провалилась в небытие. Меня просто не было. Иногда я просыпалась, пила таблетку – и снова исчезала из этого мира…
Через два месяца я вернулась домой навсегда, чтобы жить рядом с мамой. Шли месяцы – а мы все плакали и плакали. Мама сочинила музыку на стихотворение Цветаевой и пела трагическим голосом под звуки фортепьяно:
Осыпались листья над Вашей могилой,
И пахнет зимой.
Послушайте, мертвый, послушайте, милый:
Вы все-таки мой.
Смеетесь! – В блаженной крылатке дорожной!
Луна высока.
Мой – так несомненно и так непреложно,
Как эта рука.
Опять с узелком подойду утром рано
К больничным дверям.
Вы просто уехали в жаркие страны,
К великим морям.
Я вас целовала! Я вам колдовала!
Смеюсь над загробною тьмой!
Я смерти не верю! Я жду вас с вокзала – домой.
Пусть листья осыпались, смыты и стерты
На траурных лентах слова.
И, если для целого мира вы мертвый,
Я тоже мертва.
Я вижу, я чувствую – чую вас всюду!
– Что ленты от ваших венков! –
Я вас не забыла и вас не забуду
Во веки веков!
Таких обещаний я знаю бесцельность,
Я знаю тщету.
– Письмо в бесконечность. – Письмо в беспредельность –
Письмо в пустоту.
Мама пела и рыдала. И я вместе с ней.
Так мучили мы папину душу больше года. Он приходил к нам во сне почти каждую ночь, звал к себе… Мама ужасалась. А потом снова ныряла в свое горе.
…Спустя еще год мама допелась до церковного хора. Она стала ходить в храм, нашла утешение в Боге. Вслед за ней пришла и я. Папа снится мне реже. Однажды я увидела его в раю. Там он проектирует не дома для кубинцев, а синие воздушные замки…
Мама прожила без папы 20 лет. Теперь их могилы рядом. Я сгребаю с них желтые листья… И не жду их «с вокзала – домой». Они уже дома. Этой осенью мне исполнилось 64. Это на 6 лет больше, чем было тогда папе. Скоро и я поеду «в жаркие страны, к великим морям». Домой…
