Главный день Ивана Петровича

Елена Есаулова

Эле расчесывает свои черные густые волосы и заплетает их в косу. В зеркале Эле видит скуластое лицо, миндалевидные глаза и тонкие черные брови. Каждый раз, когда она смотрит на свое отражение, начинает думать, какой была ее мать. «Может, мать была японкой?» – мысленно усмехается она. «Хотя как японку занесло сюда, в среднюю полосу России? С таким же успехом она могла быть якуткой или буряткой. А может, казашкой?»

На неподвижном лице Эле усмешка не отражается: у нее поврежден лицевой нерв, и мышцы лица с одной стороны неподвижны. Поэтому она старается не улыбаться, чтобы не выглядеть неестественно. Да и вообще чего улыбаться? Тебе 19, ты детдомовка, тебя нашли на помойке в самом прямом смысле. И всё твое богатство – это 12-метровая гостинка с крохотным санузлом, стеллаж с книгами и старенький ноутбук.

Эле открывает треснутую крышку ноута и входит в соцсеть. В сообщениях ее аккаунта с цветочком вместо фото – 13 писем от разных людей с одинаковым именем и фамилией. Уже давно Эле рассылает Костям Ивановым всей страны одно и то же послание, но в ответ получает не то, что ожидает: «Извините, это не я». Эле со вздохом закрывает компьютер, встает и шепчет бумажной иконке Богородицы, наклеенной на картон и стоящей на стеллаже: «Помоги, пожалуйста!» Ей становится легче.

На часах 18.30. Эле натягивает шапку, надевает куртку и ботинки, прячет руки в перчатки. Ей пора на работу. Точнее, на вторую работу – мыть полы в доме престарелых, день через день. Основная работа Эле – продуктовый магазинчик, где она фасует печенье и пряники, перебирает овощи, фрукты. Хозяин ларька Вагиф Эле не обижает, платит по 2,5 тысячи в неделю (500 – за смену) и иногда дает просроченные продукты. Она откладывает каждый месяц по 300 рублей в конвертик, и уже смогла купить подержанный ноутбук, и даже подключить интернет на полгода по акции. Продавщица Наташка, русская жена Вагифа, на Эле злится и фыркает: «Дура ненормальная», – видя в ней конкурентку. Если Вагиф это слышит, он начинает ругаться: «Ты сама дура, жэнщина, э! Сиротам надо помогать – Аллах тогда и нам поможет бизнес поднять, дом построить». Эле их разборки не интересуют. Она решила: никогда с мужчиной жить не будет. Не будет – и всё.

Эле идет до Дома ветеранов скорым шагом – опаздывать она не любит. Но у мусорных баков чуть притормаживает, чтобы посмотреть, не выбросили ли чего-нибудь (или кого-нибудь) ценного. Год назад, например, Эле спасла из мусорки книжки. Они лежали связками, старенькие и поновее, – энциклопедии, романы, учебники. Эле не поленилась и перетаскала все книги к себе в комнатку. Вытерла с них как следует пыль и расставила на самодельном стеллаже, сколоченном из полированных досок. Поначалу ей просто нравилось, как книги стоят ровными рядами как у нормальных умных людей. Она вертелась с открытой книгой перед зеркалом, представляла себя профессоршей или учительницей. А потом начала читать одну – Р. Киплинга «Маугли». И неожиданно для себя втянулась. Некоторые книжки заставляли ее чувствовать себя хуже, некоторые – лучше, от одних она плакала ночь напролет, от третьих – веселилась. Читая, она будто оживала, и ее собственная жизнь уже не казалось ей такой уж страшной и беспросветной. Когда Эле читала «Волшебник изумрудного города», ей думалось, что, может быть, мама назвала ее в честь Элле, не сумев правильно написать имя сказочной героини? Однажды, листая толстую книгу писателя Достоевского, Эле нашла бумажную иконку Богородицы. Эле долго рассматривала ее, и казалось, женщина с иконы тоже глядит на Эле с грустью и любовью.

Эле наклеила икону на плотную бумагу и поместила на видное место. Про себя она называла ее «Мать». Конечно, Эле не была глупой и не думала, что бумажка ее удочерила, нет. Просто ей нравилось так – и всё. Она взяла за правило смотреть на «Мать» перед выходом из дому и перед сном. Ей становилось легче.

…19 лет назад Эле не дал пропасть на мусорке бомж, искавший бутылки. Услышал писк, открыл картонную коробку, а там – дитё в тонком одеяле и мокрых распашонках и записка со странным именем. Ноябрь, погода минусовая, Эле синяя, чуть живая, а пищит. Бомж схватил Эле, укутал в свою вонючую грязную куртку и поковылял в опорный пункт полиции. Отбился от очереди «терпил», распахнул дверь и положил прямо на стол участковому сверток. «Скорая» успела довезти Эле до больницы живой; ее долго лечили, потом передали в Дом малютки, после чего – в детский дом.

Хотя Эле любит поразмышлять, молча, про детдомовское время она старается не вспоминать даже в мыслях. «Некоторые воспитатели были нормальные, а ребят нормальных не было. Били и дразнили помоечной», – сказала бы она, если бы ее спросили. Но никто не спрашивает.

Эле открывает тяжелую дверь Дома престарелых и ощущает стойкий запах старости. Тщательно вытерев ноги, чтобы не оставлять грязных следов, она кивает вахтерам и идет в комнатку со швабрами и ведрами. Ее этаж – второй. Она должна расправиться с грязью, а прежде полить цветы и протереть подоконники. Эле орудует шваброй умело, стараясь убраться побыстрее, чтобы успеть забежать к Петровичу. Почему Эле подружилась с полупарализованным стариком 85 лет, она и сама не знает Иногда она фантазирует, что он тот самый бомж, что спас ее когда-то, порой выдумывает, будто Петрович – родной дедушка, который всю жизнь ее искал... Но на самом деле они не родственники и никогда раньше не виделись. Иван Петрович, перенесший недавно второй инсульт, живет в интернате третий год. Он почти не двигается: еле доползает до туалета, волочит ногу, и рука его висит как плеть. Он плохо говорит, но соображает более-менее.

Петрович видит Эле, приподнимается на кровати и хочет сказать: «Привет, Эленька», – но получаются у него только слоги как лепет младенца: «Ле-ле-ле». Но Эле понимает, что он имеет в виду и отвечает кивком, садясь на табурет у его постели. Она пересказывает ему про книжки, которые прочла, про Вагифа и Наташку, про соседей по общаге. Он внимательно слушает, где надо улыбается и заинтересованно трясет головой.

Наверное, Петрович – единственный, с кем Эле говорит вслух долго – около получаса. А Эле – единственная, кто слушает малопонятную речь Петровича. Они ведут и эпистолярные разговоры. Петрович придумал писать Эле записки – правая рука у него была рабочей.

Эле подарила ему тетрадь и из каракулей узнала, что Петрович был всю жизнь дальнобойщиком, много зарабатывал и всё прогуливал. Почти в каждом городе по пути следования его фуры его ждала женщина, но Петрович себя ни с кем не связывал, дорожа свободой. Ближе к старости водитель остепенился, взял в жены женщину с квартирой, вдовую, с двумя детьми, гулять перестал, все заработки в дом нес. Но, когда супруга скончалось, взрослые дети ее, которых Петрович растил как родных, не мешкая сдали немощного отчима в интернат. Тот на них за это зла не держал, простил. А вот себя простить не мог. Тяготил его сильно один грех. О нем он калякал Эле записку несколько ночей. Писал и комкал листы, выбрасывал, снова писал и плакал.

Когда Ивану Петровичу было лет сорок, одна из его женщин родила от него сына Костю. Пацан родился больным, не мог ходить. Как только Петрович об этом узнал, испугался ответственности. Денег не посылал, на письма не отвечал и уж тем более не приезжал.

И вот теперь, приблизившись к последней черте, ощутил бывший ухарь-водитель тяжкую вину перед брошенным ребенком. Он очень хотел увидеть Костю и повиниться, попросить у того прощения. Но как найти мужчину с «редкой» фамилией Иванов без интернета человеку, не имеющему возможности двигаться и толком говорить? От отчаяния и бессилия Петрович не спал ночами и беззвучно плакал, прося, сам не зная у кого, о помощи и милости. И помощь пришла в лице поломойки-сироты. Узнав о беде Петровича, Эле стала рассылать через интернет всем Константинам Ивановым подходящего возраста сообщения. Но тот самый нужный Костик всё не находился.

… – Пошла я, – Эле встает и поправляет Петровичу подушку и одеяло. – Приду через день, не грустите.

Он машет ей прощально морщинистой здоровой рукой и с трудом отворачивается к стене. Эле закрывает за собой дверь, готовясь как следует загрустить, жалея Петровича, но что-то ей мешает. На душе у Эле почему-то легко и радостно, невидимые колокольчики звенят. Дойдя до выхода из Дома престарелых, Эле останавливается, чтобы прочувствовать легкую радость как следует.

Краем глаза она видит, что к вахте подошли двое посетителей – рыжеволосый мужчина лет сорока с палочкой и похожий на него мальчик-подросток.

– Н-н-нам н-н-нужен Ив-в-ан П-п-петрович К-к-колокольников, – слышит она, как мужчина обращается к вахтерам, – в-в-возможно, это м-м-мой п-п-пап-па.

…Эле добегает до своей крохотной квартирки, скидывает пальто и, не снимая ботинок, смотрит в зеркало. Она видит на своем лице половинку улыбки. «Буду теперь улыбаться!» – решает она. И полным благодарности взглядом смотрит на бумажную «Мать» на стеллаже...

Фото: ud.kmvcity.ru