Царская дочь
Юлия Кулакова
Он рассказывал ей эту историю много-много раз. Каждый раз, когда количество выпитого наедине с самим собой в полумраке комнаты привозного вина – местное он недолюбливал – становилось слишком большим, он звал ее, отрывая от трудов, сажал с собой за стол. И вновь и вновь говорил те же слова, и перед глазами вставала картина почти забытого дня.
Это брат позвал его с собой на площадь, кивнул одобрительно и старый слуга: Нин уже не справлялась с хозяйством – возраст позволял, но слабела глазами, и кто-нибудь из рабов, пользуясь ее недугом и излишней мягкостью хозяина, умудрялся что-нибудь стянуть или испортить. Нужна была помощница. Он обходил стороной невольничьи рынки, знать не хотел, откуда берутся рабы, как они, такие же люди, которые носят одежду, молятся своим богам и только вчера могли сидеть в собственном доме у окна, сейчас, оборванные, подгоняемые надсмотрщиком, тянутся на площадь, где их купят как какой-то скот. Если в хозяйстве нужен был новый раб, он находил, кому поручить приобретение. Обычно ему помогал младший брат, нередко вслух посмеиваясь над стыдливостью старшего. В тот день он и уговорил его самому выбрать себе помощницу или помощника: «А то на тебя, брат, в таком деле не угодишь! Только покупай сразу грамотного, а то сколько ты, приходя от учителя в детстве, учил грамоте Нин! Отцу было забавно, что ты учишь грамоте девчонку-посудомойку, а – надо же ! – и деловая хватка оказалась, и аккуратность! Помнишь, отец уж умирал, а всё смеялся: мой наследник, того и гляди, сделает Нин настоящим купцом!» Он не ждал, что старший брат разделит его смех, скорее, надеялся хоть как-то его отвлечь: ведь совсем недавно отгремела в их краях страшная болезнь и унесла в страну смерти жену брата и единственную любимицу-дочь. После этого и выплакала свои глаза добросердечная Нин, да и ее хозяин всё реже снаряжал корабли с товаром, но всё чаще посылал слугу за вином…
В углу рынка суетились какие-то люди в накидках, скрывавших лица. Братья чувствовали смутное омерзение рядом с ними. Слышались приглушенные рыдания: люди в накидках, точно духи из преисподней, уводили с собой нескольких совсем юных девочек, явно предназначенных для блудного дома. Фигуры и лица девочек были скрыты грубой тканью, но вдруг одна гордо встала и сорвала тряпье со своей головы. Старший брат ахнул и замер. Младший насторожился, недоумевая: перед ними была обычная девочка-ребенок, не более двенадцати лет, с измученным лицом, бездонными зелеными глазами в половину этого лица и растрепанными темно-рыжими волосами…
Старший брат шагнул, положил тяжелую руку на плечо одного из суетившихся:
– Продай ее мне.
– Э-э, у господина неплохой вкус! – зашепелявил человек. – Но только некогда нам возиться: перед тобой целый рынок – найди себе другую красавицу…
Шепелявый скривился: купец сверкнул глазами и сильнее сдавил его плечо.
– Я смотрю, зубы-то тебе уже выбивали? – вмешался младший брат. – Слушай, не зли нас – мой брат хочет себе эту девчонку! Назови свою цену – тебе же выгоднее.
Шепелявый ухмыльнулся и назвал сумму, за которую можно бы было скупить целый гарем. Младший брат вопросительно посмотрел на старшего. Старший швырнул шепелявому небольшой мешочек с монетами, кивнул брату и слуге на девочку и быстрым шагом пошел куда-то вперед…
– ...Мне показалось, что там стоит моя дочь, – тяжело двигая языком, втолковывал он ей, сидящей напротив. – Та же стать, такая же порывистая и чистая, как ты. И такие же большие глаза. Я бросился к тебе; я вспомнил, что это не может быть моя дочь, что моя маленькая дочь умерла. Но решил, что боги указывают мне на тебя. Мои жена и дочь давно в краю теней, и мне больно, больно: вместо сердца – колодец, бездонный колодец, и я лью туда вино. Где твоя боль, девочка моя? Или ты уже не помнишь своих родных?
И раз за разом девочка терпеливо начинала говорить:
– Помню. Помню маму, примеряющую прекрасные украшения, что отец подарил ей; помню, как мама и папа смеются. Помню, как она снимает их и убирает в шкатулку: она наденет это на праздник, а в простые дни мы все одевались просто. Да, в нашей небедной семье мы одевались попросту, трудились, помогали бедным, давали милостыню нищим. Много читали и молились Богу… не кривись так, мой господин, – ты просто Его не знаешь. Я молюсь о том, чтобы Он посетил тебя, коснулся Своей рукой. Мы все на Его руках. Да, помню…
…Казалось, той ночью и небо было алым от крови. Мама упала, сраженная оружием огромного пирата; он бросился на вбежавшего в дом отца, и девочка закричала, и бесстрашно кинулась на разбойника, и молотила его изо всех сил слабеющими ручонками, пока что-то тяжелое не опустилось ей на голову. Она очнулась уже на корабле: будущих рабынь старались скорее привести в чувство и накормить, чтобы они имели хотя бы маломальский товарный вид. Договаривался о продаже тот самый пират, и у него под мышкой была мамина шкатулка… Сердце молчало, онемевшее, но не ослепшее. Оно видело мать и отца в чудесном сиянии рядом с Тем, Кому ее с детства учили молиться. Оно видело, что бояться не надо: надо смело идти туда, где Он сейчас хочет ее видеть. Он говорил с ней всё это время, и она будто не ощущала, что происходит вокруг и с ней самой. «Я иду!» – вслух сказала она Ему – она встала и отбросила с головы чужой покров. И увидела богатого человека с взглядом, пораженным чудом, пробирающегося к ней.
***
– Ты так долго у меня, дочка, – говорил хозяин, тяжело дыша. – Да, ты мне как дочка. Не упрямилась бы со своим Богом Христом, сделал бы тебя дочкой – плевал я, кто что скажет. У меня достаточно денег, чтоб никого не слушать. Достаточно в том числе благодаря тебе, дочка. Твои родители, наверное, тоже были купцами – уж больно хорошо ты подсказываешь мне во всех делах. Нет-нет, молчи – знаю я, что скажешь: это, мол, твой Бог мне помогает за то, что я тебя спас. Ну что мне – жертву ему принести что ли? Могу. Как бы я жил без тебя, дочка? Проси, чего хочешь… эээ, нет, хитрая какая! Креститься не буду, как ни проси. Проси чего-нибудь для себя.
– Тебе не нужно пить, мой господин. Тебе всё хуже и хуже.
– Это и есть твоя просьба? Ой, поймала ж ты меня! Эй ты, иди сюда из-за двери – знаю, знаю, что подслушиваешь! Совсем слуги распустились. Брат велел? Ох, получит он у меня братского тумака… Вот тебе мой приказ: не покупай мне вина, даже если я разозлюсь и начну швырять в тебя кувшинами. Спасайся, как хочешь, а вина чтобы в доме не было, кроме как для гостей. А перед гостями придется притворяться больным что ли? Пообещал так пообещал… Через два месяца отправляюсь в плавание сам. И вот всё это время – ни капли вина, дочка! А ты плыви со мной. Ты же дочка моя…
***
– ...Где они? Где те, кто обидел мою… – купец остановился перед тремя местными жителями, пришедшими к кораблю с намерением поговорить с хозяином. Ему уже доложили, что какие-то люди выкрикивали бранные слова в адрес «женщины с этого корабля», а единственной женщиной там была его помощница.
– Господин, – поклонился один из прибывших, – мы рады приветствовать тебя на нашем острове и рады, что ты вчера со своими людьми посетил наш чудесный праздник в честь великого бога-покровителя острова…
– Да, посетил! И принес богатые дары вашему богу! А сегодня ночью какие-то ослы смели браниться на мою служанку и верную помощницу. Такое у вас гостеприимство?
– Нам сообщили, о господин, что женщина, которая прячется на твоем корабле, не чтит наших богов. Мы ее не видели на празднике. Говорят, она поклоняется какому-то странному богу, который велит не приносить жертвы нашим!
– А вам какое дело? – огрызнулся купец.
Он не выспался да еще и сердился, что вокруг в эти праздничные дни на острове реками льется вино, а он связан обещанием, да еще кому! Хоть и любимой, но всё же рабыне.
– Кому хочет – тому и молится. Она мне как счастливая вещь, оберегающая меня и мое добро: как появилась в моем доме, так я богатеть стал. И не пойдет она никуда с корабля. Моя рабыня: что хочу, то и делаю.
Люди переглянулись.
– Господин, Вы устали от долгого путешествия. Вы должны пойти с нами на пир, выпить вина… нет-нет, даже если Вы больны, наше прекрасное вино Вам никак не повредит!
Купец вздохнул, развернулся и отправился на корабль.
– Я должен оказать уважение этим людям, иначе торговля тут не удастся, – сказал он помощнице, подбирая подходящие одежды.
– Господин… только не пейте. Они замышляют нечистое.
– Да что ты всё: не пейте, не пейте! Даже если б ты и впрямь была моей дочкой, дочки отцам не командуют!
И хлопнул дверью.
Он не помнил, как опорожнил целый кувшин, как потускнело всё вокруг и притихли голоса.
Он махнул рукой и потребовал еще вина.
***
Она попыталась приподняться на локте и упала обратно. Тело болело, кричало каждым суставом.
Однажды на ее город напал тяжкий мор. Отца болезнь обошла стороной, мать слегла, но и быстро шла на поправку, а девочка долго лежала в боли и бреду. Сначала ей мерещились ужасы, черные птицы и змеи, клюющие и жалящие, – она стонала и пыталась их отогнать. А потом вдруг очутилась в дремучем лесу и услышала зовущий голос отца. «Я иду, отец!» – она поднялась… и морок рассеялся. Она стояла посреди своей светлой комнаты и чувствовала, как с каждым новым стуком сердца в нее вливаются силы. А рядом стоял, рыдая и не стыдясь, отец. Слезы катились из его воспаленных глаз, которые он не смыкал все эти дни, ухаживая за любимыми и непрестанно молясь за них.
Перед ее глазами поплыл этот вечер. Вопящая свора ворвалась на пустой корабль – хозяин, все слуги и матросы ушли на праздник в честь местных богов. Вопящая свора виделась ей состоящей из бесов: люди были куклами в их руках, подневольно и страдающе открывали рты, чтоб кричать бесовские слова, поднимали руки, поднимаемые когтистыми лапами.
Ее волокли, и били, и плевали, и топтали ногами, и вновь и вновь требовали: отрекись от своего Бога! Кто твой Бог… На кресте? И это Бог?! Поклонись нашим! Она могла только показать жестом: нет… да они и не смотрели уже на свою изуродованную жертву. Толпа хотела крови.
Когда ее швырнули на землю, девушка вдруг увидела среди лиц лицо своего благодетеля. Он сидел у стены и смотрел вокруг себя бессмысленным пьяным взглядом, вдруг прошептал: «Дочка!» – и упал.
Ее швырнули в какой-то грубо сколоченный сарай для скота. На улице раздавались странные звуки, будто бы несколько плотников взялись за работу среди ночи; можно бы было посмотреть в щель, но ноги ее не держали.
Скрипнула дверь. В дверь с змеиной гибкостью скользнула какая-то женщина, крикливо одетая и раскрашенная, серьги звенели при каждом шаге, от нее пахло вином.
– Меня послали к тебе попросить не упрямиться, – заговорила она шелестящим шепотом. – Для чего ты злишь людей моего города? Для чего оскорбила их богов? Нет, не отвечай – слушай! Я по глазам вижу всю твою жизнь. Ты из приморского города, и однажды разбойники убили твою семью, а тебя унесли на корабль. Потом продали в рабство этому пьянице, который тут весь вечер сорил деньгами, и ты всю жизнь была его рабыней, не выходя из дома, не прекращая трудиться. И это жизнь? И это то, за что ты благодарна твоему Богу? За убитую маму? за свое вечное девство и денный и нощный труд? За то, что умрешь в услужении? Хотя нет, с девством и смертью в услужении я, пожалуй, тороплюсь: если твой пьяница-хозяин вдруг сейчас проспится, умилостивит наших, и выкупит тебя, и увезет, то он всё равно скоро разорится. И первую он продаст тебя и в блудный дом – вот увидишь.
Она подняла почти невесомую девушку и помогла ей встать на ноги.
В щель пробивались первые лучи брезжащего рассвета.
В щели был виден наспех сколоченный огромный крест.
Ноги девушки вновь подкосились.
– Нет-нет, – заторопилась раскрашенная женщина. – Они сами разломают и сожгут этот крест и отпустят тебя, если ты отречешься от Иисуса Христа! Да, не смотри так удивленно. И я когда-то росла в христианской семье, и меня учили молиться Распятому и Воскресшему. Но мои родители, убитые на моих глазах, почему-то не воскресали. Почему-то не воскресала и моя душа, когда я, молодая девушка, была продана в наложницы богачу. И я отказалась от того, чему меня учила мать: я поклонилась его дурацким богам – да кто в них на самом деле верит! – и сейчас меня одаривает подарками местная знать, и меня все знают… идем со мной! Скоро тебе и самой будет смешно, как ты могла быть такой упрямицей!
Девушка твердо взяла гостью за руку, разлепила окровавленные губы и прошептала:
– Да спасет тебя Господь наш Христос, любящий тебя и за тебя распятый.
Блудница вскрикнула, посмотрела на свою руку, как смотрела бы на ожог, и неловко выбежала из сарая.
Девушка нашла еще одну щелку в стене, через которую можно было смотреть с пола. Подползла и увидела, что от креста к сараю идут люди.
Она вздохнула и громко сказала:
– Я иду, Отец.
Она встретила их стоя. Именно так встречали опасность в легендах, что слышала она в детстве, царские дети.
Да и имя у нее от Крещения было поистине царское.
Юлия.
