Однополчанин

Священник Николай Толстиков

Руку настоятелю Алексей целовал подчеркнуто подобострастно, плохо скрывая усмешку: как же, сам – майор, а перед «старлеем» вот так... Да и годами постарше. Отец Андрей, конечно, чувствовал это и, принимая кадило, старался лишний раз руку к губам Алексея не подсовывать. Что поделаешь? Сам же предложил бывшему воину в алтаре помогать, когда обрел его лежащим почти без чувств на паперти: загулял одинокий отставник – сам не помнил, как тогда возле храма оказался. Пока приводил его в себя, отпаивая молоком, выяснилось, что в одном авиацентре когда-то служили. Алексей, едва ему полегчало, стал опять словоохотливым и быстро у батюшки выведал что да как – бывших замполитов не бывает. Только разница: отец Андрей служил в истребительном полку пилотом «сушки», а Алексей, стало быть, с солдатиками на стоянке охранял его «боевого коня».

Но Алексей обычно скоро забывал о добрых делах и, с перепачканным в саже лицом разжигая в пономарке кадило, уже ловил себя на том, что просто батюшке этому завидует. Вон он как сумел: из летчиков прямиком в попы пристроился, а Алексей как запутался в жизни, так и распутаться толком не может. «Наверняка тут не обошлось без "блата"!» – решал, успокаивая самолюбие, Алексей. Так всегда думалось ему привычнее и всё объясняло.

И не ожидал Алексей, что свое мнение ему придется однажды переменить...

***

Вальку Лохова пригрозили побить «деды». Прибывшее в роту пополнение учили «понимать службу» поодиночке в каптерке. Молодые воины стойко терпели побои, но Валька, хулиганистый и не шибко пугливый на «гражданке» в Городке, сумел которому-то из «дедов» сунуть в ответ зуботычину. Измолотили его тогда изрядно, больше прочих досталось: «Не жить тебе, салага! Лучше сразу вешайся!»

И Валька не стал дожидаться, что дальше будет, ушел с поста в первом же карауле. Молодой командир роты, видимо, поощрял самоуправство «дедов». С ухмылкой поглядывая на «фингалы», украшавшие лица новобранцев, брякнул что-то о славных традициях роты и с легким сердцем отправил молодежь в караул. Ребята деревенские, тихие, а кто и заерокожится из них, шустро «деды» обломают. Сами же «салаги» потом такими будут: не беспокойся, отец командир, в роте всегда порядок!

Вальку оставили, было, дневальным; ефрейтор-обидчик зловеще подмигнул ему: « Кабздец тебе ночью – жди!» – но кто-то из ребят заболел, и Лохову в последний момент сунули в руки в оружейной комнате автомат и отправили на плац на построение.

Неподалеку от границы поста проходила железная дорога; поезд на повороте сбрасывал ход, и Валька забрался в товарняк...

Его, голубчика, уже поджидали дома. Эх, ворвался бы прямо с дороги, обнял бы мать, но пришлось ему красться в ранних осенних сумерках огородами и задворками, боясь всполошить собак. Понимал Валька, что днем открыто по улице не пройдешь, потому отлеживался до поры в потерявшем лист лесочке, зарывшись в ворох опавшей жухлой листвы.

И все-таки не ожидал он, что дома его караулят. Так призывно светились родные окошечки.

– Рядовой Лохов! Стоять на месте! – заорал заполошно кто-то из темноты голосом ротного командира. – Вперед, за ним!

Валька рванул обратно в огороды; за ним с ревом ломанулись преследователи, пытаясь отсечь ему путь отступления к лесу.

Валька, затравленно озираясь, выскочил на околицу городка; парня уже догоняли, едва не дышали в затылок.

– Вон он! Держи! – орал громче всех ефрейтор, Валькин недруг.

Впереди Вальки забелели стены храма; стоя на паперти под тусклым фонарем, старушонка собиралась запереть его ворота. Вальке оставалось затравленным зверьком юркнуть туда, оттолкнув бабку. Он с лязгом захлопнул металлическую створку ворот за собой и, нащупав в сумраке запор, никак не мог с ним управиться. Преследователи нагоняли, мчась со всех ног на заполошные старушечьи вопли. Еще чуть-чуть и – на самой паперти!

– Стоять на месте! – взвизгнул Валька и сдернул с плеча болтавшийся до этого без толку автомат.

Сухо щелкнул выстрел, и Валькины преследователи отпрянули обратно.

– Пристрелю всех! – продолжал истошно визжать Валька. – И себя застрелю! И-и!..

– Рядовой Лохов, приказываю Вам немедленно сложить оружие! Выйти с поднятыми руками! – неуверенно крикнул командир роты и подтолкнул прижимавшегося рядом с ним к земле ефрейтора, Валькиного обидчика. – Давай иди туда, уговаривай своего подчиненного!

– Не пойду! Шмольнет только так, придурочный!

– Сами вы придурки, «дембеля»! Сволочи, подвели... – проскрипел зубами ротный, видимо, сожалея и о недосягаемой теперь «звездочке» на погоны.

– Отца ведут! Может, отец уговорит сдаться? – крикнул кто-то позади них.

Участковый милиционер выудил из какого-то вертепа Альку Лоха.

Пьяненький Алька, болтаясь из стороны в сторону, смело побрел к храму, приветливо помахивая рукой:

– Сынок, это я, твой папочка!

– Убью, падла! – затравленно крикнул ему в ответ Валька и щелкнул затвором автомата.

Алька, как подкошенный, плюхнулся наземь и проворно на четвереньках отполз обратно.

– Он может! Весь в меня! – в безопасности заявил он с пьяной горделивостью.

– Мать бы позвать... – предложил кто-то.

– Уехала она неведомо куда! – развел руками участковый. – Вон гаврик-выпивоха довел! – кивнул он на лыбившегося ехидно Альку. – ОМОН надо вызывать!

– Так они церкву-то вдребезги разнесут – ведь тот Лоханенок-то, небось, отстреливаться станет!

– Не надо ОМОН! – негромко, но твердо сказал настоятель храма отец Андрей.

– Храм, батюшка, жалко?! – тут же нашлось кому подначить.

– Человека жаль! – отец Андрей вышел из-за ствола дерева и, поправив крест на груди, пошел открыто по тропе, ведущей к храму.

Уже робко забрезжил осенний серенький рассвет, и священника в черном долгополом подряснике с поблескивающим крестом на груди было хорошо видно. Все напряженно и ожидающе уставились ему в спину. В узкую щель между створками ворот храма почти на уровне паперти высовывался вороненый короткий ствол автомата: Валька, лежа на полу, затаился, выжидая.

Но вот ствол угрожающе качнулся, и отец Андрей, замедлив шаги, поднял руки, показывая Вальке раскрытые ладони:

– Не бойся! Видишь, я безоружен! Я священник! Поговорим?

Валька в ответ молчал, приглядывался долго, потом проговорил даже с какой-то робкой надеждой в голосе:

– Я помню. Вы меня перед отправкой в армию крестили здесь.

– Вот видишь: храм Божий от беды человека спасает, в нем он защиты ищет.

Отец Андрей потихоньку подошел к паперти, поднялся по ее низким ступенькам, взялся за кольцо у створки ворот, осторожно потянул на себя. Валька стоял за дверью, сжимая в руках автомат и не убирая пальца с пускового крючка.

– Подумай, Валентин, о матери... Ждет ведь тебя. И душу свою надо спасти. А с оружием в Божием храме быть не годится! – и священник, обхватив ладонью цевье автомата, осторожно, но настойчиво высвободил его из Валькиных рук.

Отброшенный «калаш» железно пробрякал по ступенькам паперти снаружи. Парень вдруг всхлипнул и уткнулся лицом в плечо отцу Андрею.

– Ты не бойся, Валентин, Бог тебя не оставит! И я, грешный, тоже...

***

Алексей потом еле разыскал отца Андрея: священник, прижимая руку к сердцу, притулился на лавочке в глубине церковного погоста.

– Прихватило вот! – улыбнулся он виновато.

– У тебя, батюшка, наверное, инфаркт! «Скорую» вызвать надо! – засуетился Алексей. – Такое пережить! Я не знаю, смог ли бы вот так, как ты!

Но отец Андрей остановил его:

– Просто посиди рядом!

Когда Алексей наконец угомонился, священник сказал тихо:

– А пошел я потому, что верю в Бога! Знаю, не оставит... Воевал я в первую чеченскую... «Штурмовали» раз в паре с ведомым объект в «зеленке» в горах и вместо «духов» по своим бомбы сбросили. Неточно «навели» нас: разведгруппа там не успела отойти. Штабные потом стали искать виноватых, только в той неразберихе, которая была, найдешь ли кого?! А я на «штурмовку» опять вылетел и... вернулся с бомбами обратно на аэродром. Не мог заставить себя их сбросить – вдруг опять по своим?! Меня – в штаб к генералу на «проработку». Трус, слюнтяй, пацан! Выполняй приказ! Куда укажут, туда и бомби – знай свой долг перед Родиной! Короче, кончилось всё рапортом об увольнении – отлетался... На «гражданке» жить как-то надо, семью, кормить. Устроился охранником в офис. А рядом – храм. Потянуло зайти, потом чаще и чаще стал заходить, на службах стоять, свечи ставить за упокой погибших на той войне. В храме на душе легче становилось. А потом и духовного отца обрел...

Отец Андрей надолго замолчал в раздумье – вспоминать прошлое было тяжело. Но, когда начал рассказывать о своем духовном отце, в голосе его затеплились радость и надежда.

Если бы Андрей, еще тогда просто отставной летчик и охранник, не услышал бы от прихожан, что священник тот бывший «афганец», вряд ли бы сказал ему о происшедшем в Кавказских горах. Прежде пробовал на исповеди признаться иному батюшке, но словно спотыкался о непреодолимую преграду. Накануне тщательно подобранные слова безнадежно застревали где-то в горле: опять получалось, что, не начав еще говорить, он уже как бы пытался оправдать себя.

И обычно священник, выждав неловкую паузу, отпускал смешавшегося окончательно Андрея: «Поди с Богом! Не дозрел ты еще, чадо, до покаяния».

«Афганец», рослый здоровяк с седой бородищей, выслушав, не перебивая, рассказ Андрея, вздохнул понимающе:

– Да, вина как бы твоя и не твоя... Но Господь рассудит! И солдатиков не вернешь. И тех, твоих, и тех, моих...

И отвечая не недоуменный взгляд Андрея продолжил:

– Я в Афгане во взводе разведки служил командиром отделения. Однажды в поиске напоролись с ребятами на засаду. Отбивались до последнего. Последним я и остался. Подлетела на выручку «вертушка», но поздно – одного меня вытащили живым. Знаешь, когда я валялся на железном полу, простреленный, с перебитыми руками и ногами, дал тогда Богу зарок, что если выживу, то детей заведу столько же, сколько было погибших солдат в отделении. И их именами сыновей назову... И вот с десяток пареньков с той поры народилось у нас с матушкой. От старших уж – внуки, а младшие еще в школу ходят. В церкви меня Господь сподобил служить – теперь и духовных чад у меня сколько! Так что видишь, брат, воскрешается память об убиенных солдатах...

– Запали мне тогда в душу те слова! – вспоминал теперь отец Андрей. – Сам я стал с Божией помощью священником, когда пришло время! И, чем больше духовных чад на путь спасения наставлю, тем большее утешение мне за тех, погибших на войне...